В Хижняк - Конец черного лета

Наконец она решилась. Села в такси и не совсем уверенно обратилась к водителю с просьбой отвезти ее в тюрьму.

— Туда, мамаша, на других машинах возят, — рассмеялся молодой парень в огромной мохнатой шапке. — А вам, вероятно, нужно в семидесятку.

— У меня сын в лагере. Может, это…

— Семидесятка, мать, семидесятка. Раньше их тут было несколько, теперь одна осталась — усиленного режима.

Минут через двадцать машина подъехала к высокому деревянному забору, поверх которого густой бахромой шла колючая проволока.

— Вот, мамаша, и колония. Дальше нашего брата не пускают. А дом, где свидания дают, — вон там, возле вышки, видишь?

— Спасибо, дорогой. Сам-то не сидел?

— Пока бог миловал. Но как говорится, от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Всяко бывает. Ну, мать, прощай. Сыну привет.

Машина уехала. Завьялова осталась одна перед высоким зеленым забором, за которым ее сын.

В комнате ожидания на длинной выкрашенной суриком скамейке сидели пожилой мужчина и очень бледная женщина. Рядом с ними примостилась миловидная девушка. Мужчина, вероятно, муж болезненного вида седой женщины, накапывал в стаканчик лекарство, распространяющее запах чуть привядшего ландыша.

«Сердечное», подумала сочувственно, покачав головой, Валентина Никитична. «Боже праведный, помоги выдержать», — незаметно для себя вздохнула она громко.

— Вы ко мне? — подняла голову девушка.

— Нет, извините, это я так… На свидание вот к сыну приехала. Не знаю, как и будет это все. Шесть лет ведь не видела.

— А я к отцу… — устало сказала девушка. — Скоро два года, как его нет дома… Постойте, — вдруг воскликнула она. — А вы к кому приехали? Не к Федору ли Завьялову?

— К нему, к Феденьке, к сыночку моему, — угасающим голосом, буквально пролепетала Валентина Никитична.

Юлия (это была она) вскочила со скамейки и бросилась к матери Федора. Та непроизвольно поднялась и с удивлением смотрела на улыбающуюся милую девушку.

— Я Дальская, Юлия. Здесь находится мой отец. Евгений Петрович. Он мне много писал о Федоре, о вас, вашей семье, о бедах, с которыми вы не раз сталкивались…

— Вы — Юлия? Как хорошо… И мне Федя писал о вашем отце, о вас. Значит, мы все вместе будем.

Их разговор прервал из служебного помещения вышедший молодой офицер. Это был прапорщик, дежурный контролер на «свиданке».

— С приездом, граждане, с прибытием!

И тут же безо всякого видимого перехода с той же интонацией предложил:

— Приготовьте ваши документы. Паспорта, свидетельства о браке. А с вами что, гражданка? — обратился контролер к седой, бледной женщине. — Плохо себя чувствуете?

— После инфаркта она, все никак не отойдет, — ответил пожилой мужчина. — Два сына у нее здесь. Близнецы.

Прапорщик подошел к висящему на стене телефону, набрал какой-то номер.

— Медчасть? Говорит дежурный контролер комнаты свиданий. Попрошу прислать к нам медсестру. Здесь у гражданки сердечный приступ.

— Спасибо вам, но, право, не нужно беспокоиться. Я приняла нитроглицерин и капли. Сейчас пройдет.

Прапорщик улыбнулся:

— Я не перетрудился. К тому же это моя обязанность. Да у нас и принято ведь помогать друг другу.

Он взял документы, попросил обождать и ушел в служебное помещение.

— Ваши комнаты рядом. Одиннадцатая и двенадцатая. Прошу проходить, — любезно объявил женщинам все тот же прапорщик после тщательного досмотра их личных вещей, при этом он как бы извинялся:

— Понимаете, порядок такой. Иногда добрые родители привозят спиртное… Нет, чтобы дать возможность своим чадам отвыкнуть от спиртного, так они и здесь их подогревают. Представляете?

Как только они вошли в коридор, по одну сторону которого находились двери множества комнат (окна другой половины здания смотрели на свободу), Юлия сказала:

— Давайте встретим наших в одной комнате. Ну, хотя бы в вашей. Мне кажется, так легче пережить момент встречи — и им, и нам.

— Ты права, Юлечка, силы покидают меня…

Валентина Никитична тяжело опустилась на стул и беспомощно смотрела на Юлию. Но затем они все же вдвоем наскоро приготовили обед в аккуратной кухоньке, находившейся в конце коридора, и, заметно волнуясь, молча сидели у накрытого стола.

Шагов у двери они так и не услышали — зекам выдают на свидание мягкие, знавшие сотни ног, тапочки. В комнату вошли — нет, вбежали — двое. Евгений Петрович так и застыл, обняв дочь, видно было, что все тело его мелко вздрагивает. А на широкой груди Федора рыдала Валентина Никитична. Жесткая рука сына нежно гладила ей голову, которая едва доставала до его подбородка. Он шептал ей что-то успокоительное, ласково-просящее.

— Сынок мой, слезинка моя. Ты же весь белый! Боже, боже, как же так? Феденька…

Они все еще долго разглядывали друг друга, говорили урывками что-то незначительное, случайное, будто между ними и не было этих долгих лет. Но вот непередаваемое волнение первых минут встречи улеглось, его сменили какая-то легкая усталость, чуть ощутимая приятная истома духа и тела, и теперь уже Евгений Петрович умиротворенно о чем-то разговаривал с Валентиной Никитичной, а Юлия сидела рядом с Федором. Она долго и, как показалось ей, незаметно изучала его лицо, пытаясь ответить на волнующий ее вопрос: что за человек перед ней? Мужественное лицо со шрамами на переносице и у виска, грустные серо-голубые глаза, большие сильные руки… Каков же он на самом деле?

— Ну что, похож на бандита? — Федор широко улыбнулся.

Юлия смутилась: он-таки заметил, что она изучала его. А затем смутилась еще больше, когда после ее явно неловкого ответа — «по лицу бандита сразу не определишь» — он уже весело рассмеялся:

— Да, уж тут вы совершенно правы.

Но слово за слово и вот уже непринужденно, словно и в не тюрьме на свидании, Федор и Юлия беседуют о чем-то интересующем их обоих, задают друг другу все новые вопросы, не дослушав до конца ответ на предыдущие.

— А почему у вас такие глаза? — вдруг спросила Юлия. — Не могу понять их выражения.

— Вам приходилось видеть глаза собаки, которую неожиданно для нее посадили на цепь? — Федор уже не улыбался. Юлия какое-то мгновение смотрела на Завьялова, а потом опустила голову и чуть слышно произнесла:

— Вы правы. Это — тоска.

Обедали все вместе, но говорили мало. В основном слушали Федора. И он не красовался, был естественным, даже порой немного отрешенным, будто многое из того, что он рассказывал, вовсе не касалось его. Все это Юлия сразу же отметила про себя, и какое-то неясное, но определенно доброе чувство шевельнулось в ней. К тому же Федор был предупредителен к матери, даже нежен с ней: Правда, он — и это было не так уж страшно — немного подтрунивал над Евгением Петровичем, рассказывая, например, о том, как тот «давал бой» зекам в полосатой форме, или описывал их недолгое, но зато запомнившееся надолго пребывание в закрытой железной машине по дороге на станцию… Под конец обеда все постепенно оживились и уже веселее смеялись над рассказами Федора.