Дэйзи Джонсон - В самой глубине

Сара открыла настежь двери лодки и мыла пол на четвереньках, выплескивая ведра с грязной водой в реку. Маркус сидел на корточках рядом, готовый помочь. Сара потела. Ему хотелось спросить, волновало ли ее все, что они слышали от других лодочников, но он не решался. Он знал, что были темы, на которые они не говорили: о мертвом мальчике, об ограблении торговки мясом, о том, что все, кроме них, уплыли на юг. Люди с проплывавших лодок оставили им мяса, свежего хлеба, большой кусок желтого масла. Они устроят пир, праздник живота.

Ты мог бы устроить помывку, сказала она, потянув носом воздух, и рассмеялась. Когда ты мылся последний раз? Возьми мое полотенце. В том ведре немного моющей жидкости. От тебя такой запах, про который Гретель говорила «я хороша», когда была маленькой и терпеть не могла мыться. А я хороша – так она говорила.

Он поднял руку и прижался лицом к подмышке. О да – от него никогда еще так не разило. Прошел почти месяц с тех пор, как он мылся – в узкой душевой родительского дома – и видел свое тело, и одевался в чистую одежду. Его волосы были заскорузлыми точно шерсть.

Будь осторожен, сказала Сара. Течение в это время года сильное. Тебя может смыть.

Он колебался. Ему хотелось сказать ей, что он слишком боится; он не мог заходить в воду. Там был водяной вор, затаившийся где-то у самого дна в ожидании.

Не волнуйся, сказала она. И он испытал тревожное ощущение, словно она знала, о чем он думал. Она коротко притянула его к себе, обняв за плечи. Не волнуйся. Если пойдешь вон туда, там есть укрытие за деревьями. Я тебя услышу, если позовешь меня.

Он тут же разозлился. Она говорила с ним так, будто он был таким же ребенком, как Гретель; будто он собирался кричать ей, как маленький. Но уже в следующий миг его злость прошла. Она придет, если он позовет. Она знала, о чем он думал.

Он остановился у палатки, взял рулон пищевой пленки и нижнее белье, чтобы постирать и оставить сушиться.

На повороте перед дамбой река расширялась, ответвляясь с одной стороны узким ручьем, вход в который преграждали поваленные деревья, так что туда не могла заплыть лодка с реки, но по суше дойти было можно. Зайдя на берег над ручьем, он остановился в нерешительности. Все это время он пытался держаться от реки подальше, стараясь никогда – при малейшей возможности – не поворачиваться к ней спиной и вообще не забывать о ней. Едва ли был такой день, когда бы он не вспоминал о том, что видел в тот раз под деревьями; о том, чего боялись все те люди. Он мог бы вернуться, ничего не сказать, попробовать сполоснуться из ведра, немного скрыть свой запах. Он снова поднял руку и понюхал, повернул голову и понюхал волосы, начавшие отрастать, наползая на уши. Что правда, то правда – он был «хорош». У него зудели десны при мысли о том, как она нюхала его, зная, какой он грязный. Она готовила ужин, она хотела, чтобы он поел с ними, он уже почти неделю спал с ними на лодке. Он сделает все, о чем она его попросит. Если попросит уйти под воду и никогда не возвращаться, он это сделает. Он сказал себе, что это был долг благодарности ей за все, что она сделала, но он понимал, что это было нечто большее.

Он соскользнул с крутого берега и плюхнулся задницей в воду. Было очень холодно. Это ничего. Он отпихнул от себя водоросли. Высвободил руки из первой футболки, стянул остальное ворохом, борясь с собой. Вылез из брюк, швырнул их прямо в тину и стал вертеться в воде, чтобы избавиться от вони. Потом также стянул и швырнул трусы. Он так долго не снимал пищевую пленку, что она пристала к коже и поначалу никак не отходила. Но он сумел избавиться от нее. Он неуклюже опустился на колени и стал плескать воду себе на плечи и за спину. Выдавил моющей жидкости и намылился, хорошенько скребя все тело и смывая пену.

Так странно было снова видеть свое тело. Груди были еще больше, чем раньше, мясистыми, с округлыми сосками. В остальном он похудел, впалый живот переходил в непомерно широкую грудную клетку. Руки пестрели красными волдырями от крапивы, росшей вблизи лодки, ноги были в синяках. Все тело покрывала пленка грязи, почти как чешуя, которую он безжалостно соскребал. Волосы между ног стали гуще, свалялись. Он непроизвольно попытался нащупать там то, чего не было, что не выросло от одних его мыслей об этом. Его тело напомнило ему о чем-то. Он взял одну грудь в ладонь, сжал ее и почувствовал мурашки с пяток до макушки. И тогда он понял, что его тело напомнило ему Сару, стоявшую под душем, с закинутыми руками. Он присел и перешел подальше вдоль берега, чтобы чувствовать, как течение омывает его ступни. Он смотрел, как его кожа проступает сквозь въевшуюся грязь. Ощутил стопами корни, росшие из ила, и нагнулся, чтобы зачерпнуть его горстями. Тут же поскользнулся и, не успев опомниться, оказался под водой. Он открыл глаза в мутной воде. И видел только свои белесые, призрачные ступни перед собой. Вспомнил – молния пробежала по телу, – как он сбросил за борт мертвеца. Сбросил в воду. Попытался выбраться назад, открывая рот и пытаясь вдохнуть воздух. Вспомнил, как мертвец ( Чарли, Чарли, Чарли ) погрузился в воду и как он думал, что все реки соединялись между собой и что теперь все, что было под водой, соединилось с этим мертвым телом.

Он выполз на берег, судорожно втягивая воздух.

Дверные ручки лодки опутывала цепь, и я заглянула в люк на крыше кабины, но стекло было слишком грязным, чтобы рассмотреть что-то внутри. В кустах рядом валялась перевернутая ручная тележка, заросшая сорняками, и стаканчики из-под сухой лапши. Трава имела худосочный вид – вероятно, здесь не раз жгли костер. А еще там стоял синий «вольво». Я попробовала открыть дверцу, успешно. Сиденья покрывала плесень, а на руле виднелся отпечаток рук. В бардачке я нашла карту Шотландии и пару пакетиков выдохшегося табака. На заднем сиденье валялись пакетики от чипсов, мутные бутылки из-под воды, пустые коробки для еды. У меня дрожали руки, когда я брала эти вещи. Была ли это твоя машина? Я выпрямилась, огляделась, выкрикнула твое имя. Или эту колымагу оставил здесь гнить кто-то другой? Мне так отчаянно захотелось, чтобы она оказалась твоей. Это был первый физический признак того, что ты здесь жила, ходила, высовывалась из окна. Я представила, как ты едешь на большой скорости, мимо Манчестера и Озерного края, как откидываешь спинку сиденья, чтобы поспать. Что ты искала? Не останавливаясь поесть, бросая мусор себе под ноги. Подпевая песне по радио. Думая обо мне, как я думала о тебе. Возможно, рядом с тобой сидел Маркус. Возможно, вы вдвоем говорили обо мне, говорили, что скоро вернетесь, что хотите увидеть меня поскорее.

Я обошла ближайшее поле. Ивета повсюду совала свой нос, фыркала и поднимала морду на меня, словно побуждая идти дальше. Вот куда я направлялась. Вот, пожалуй, куда мне следовало прийти в самом начале. Родные места возвращались к нам. Однако я не чувствовала, что я в правильном месте. Над толстыми соснами кружились птицы и садились на ветви. Я вспомнила, как думала о слове «трепет» в коттедже, в самом начале всего этого. Здесь тоже был трепет. Что будет можно найти; что никогда нельзя будет найти; что я уже опоздала найти. Река, казалось, едва двигалась, а по берегам было достаточно мелко, чтобы увидеть камни. Я наклонилась над ними, и меня замутило, а когда я попятилась, небо словно опрокинулось. Я обхватила землю коленями и повалилась щекой в траву. Когда я повернулась, чтобы увидеть Ивету, ее нигде не было. Я встала и громко позвала ее, но не увидела никакого движения в поле.