Дэйзи Джонсон - В самой глубине

Сильнее.

Он мял мягкую плоть. Ее грудь упиралась ему в плечо, и он чувствовал ее дыхание. Это было слишком для него.

Нет, сказал он. Я ничего не чувствую. Хотя, когда он уже убирал руки, ему показалось, что, возможно, там что-то было. Словно маленький хрящик.

Это хорошо, сказала она, опуская платье. Если захочешь, я у тебя тоже посмотрю – только скажи. Пока ты еще здесь.

Что? Он отвернул лицо от нее.

Когда скажешь. Я посмотрю. А теперь спи.

Я оставалась с тобой у реки, спала на лодке, разжигала на ночь костры, чтобы не мерзнуть, ела консервы, которые принесла, прямо из банок. Я привыкла быть с тобой; перестала волноваться, что я проснусь, а тебя нет. Ты как будто тоже привыкла ко мне. Однажды утром ты назвала меня Гретель так запросто, словно никогда не сомневалась в этом. Ты хмыкала на меня, трепала за щеки, пыталась вычесать колтуны из моих волос. Что ты здесь делаешь? Как ты меня нашла? Ты сплюнула себе в ладонь и стерла грязь у меня с лица. Когда я ходила за дровами для костра, ты всегда шла за мной, ловя меня за руки или потягивая за волосы, довольно сильно.

Это такой давдав – видеть тебя, Гретель, сказала ты. От этого древнего слова у меня внутри все поплыло. Ты сказала это так игриво, с таким подъемом, совсем не так, как мне помнилось. Это такой давдав. Я закрыла глаза.

А бывало, что ты вела себя совсем как маленькая, и я ничего тебе не говорила. Ты возилась в грязи или скрючивалась у костра и смотрела на огонь. Ты спускала штаны и мочилась прямо на месте. Мне хотелось рассказать тебе все, что случилось со мной, но твой разум был как решето, и все в нем было дырявым или собрано из речного мусора.

С первым светом третьего дня, что я была с тобой, ты забралась на крышу лодки и указала в сторону деревьев.

Он спит днем, прокричала ты.

Я залезла за тобой. Ты лежала на спине, и я легла рядом. Ты показывала мне созвездия в небе, несмотря на то, что было светло. Ты схватила меня за руку и держала, вдавливая ногти мне в ладонь.

Кто спит? Кто спит днем?

Ты не ответила мне. На небе виднелся бледный абрис исчезавшей луны. Утро всей своей массой укрывало жару. Река уекивала, полная всяческих выносов. Я задремала ненадолго, а когда проснулась, тебя уже не было. Над зарослями волновалось марево, удушливый запах горячей земли. Это была поганая земля – клубок рельсов за деревьями, гнилостный шлюз. На всем лежал тонкий слой пыли, как после вулкана или бури. Я обошла всю лодку, но тебя нигде не было, и в зарослях тебя не было, и у воды. Я стала прочесывать лес, чувствуя злую досаду, и громко звала тебя. Это место засасывало людей, заглатывало их целиком. Я даже собаку потеряла.

Что-то мелькнуло за деревьями, живое, дрожащее. Ты была на середине берега, нагнувшись в воду почти по плечи, а твое платье намокло вокруг поясницы. Я позвала тебя по имени, и ты обернулась и глянула на меня. Твой широкий рот растягивался в щербатой улыбке.

Ты чуть-чуть упустила его, сказала ты, он был здесь только что.

Однако, когда я взглянула на воду, мне показалось на секунду, что я заметила что-то, под самой поверхностью, исчезающее.

Я поняла, что ты имела в виду в том письме, что нашла не Маркуса, как я надеялась; ты нашла Бонака. Когда я поняла, что ищу, мне стало очевидным все, что там было. Повсюду я стала видеть его признаки: следы вокруг лодки, отметины на деревьях и отпечатки в грязи. Я замечала это во всех наших местах. Ты показала мне характерные признаки: необычно притертые берега и отпечатки когтей; подводную кладовую под торчавшими из воды корнями дерева, где мы смогли различить овцу. Трава была примята его весом. Даже верхняя часть лодки несла на себе отчетливые отметины его пяти когтей.

Он спит, сказала ты мне, с открытым ртом, а иногда и с открытым глазом.

Ты казалась безмятежной, спокойной, даже умиротворенной. Я подумала о том, как ты тогда скрючилась в воде, вытягивая руки. В этом было что-то почти свойское. Как будто ты состарилась и примирилась с этим. Словно пришла к какому-то соглашению.

Но ты убила его, говорила я тебе снова и снова. Ты как будто не слышала меня. Я думала, сказала я, что ты убила его. Ты подняла платье над коленями и всплеснула руками. Ты улыбнулась мне, прекрасной мягкой улыбкой. Я помнила, как ты говорила мне, что убила его. Той ночью, под конец долгой зимы.

Я смотрела, как воспоминание об этом отвердевает передо мной. Я помнила, как ты укрепила лампу на носу лодки и поставила меня следить за речным мусором, за стволами деревьев, такими большими, что они не давали лодке пройти. Ты обернула мои плечи одеялом, поцеловала в лоб ледяными губами. Где Маркус? – спросила я. И твое лицо показалось мне бесплотным в сумерках, твои глаза закрылись и не открывались дольше обычного.

Он скоро нагонит нас.

А Бонак мертв? – спросила я.

Да, сказала ты. Без колебаний. Я убила его прошлой ночью.

Мне даже на ум не приходило, что ты могла соврать.

Все эти годы, пока я искала тебя, ты охотилась за Бонаком. Ты говорила об этом почти в религиозных выражениях; это был твой крестовый поход. Ты видела в этом, как я считала, своего рода епитимью. Людского мяса фунт [24] Отсылка к пьесе Уильяма Шекспира «Венецианский купец». . Ты говорила мне об этом с гордостью, как о героических похождениях, но мне это виделось навязчивым кошмаром, одним из тех, что преследовали нас.

После того как ты оставила меня одну в конюшне, ты вернулась на реку, но его там уже давно не было. Ты рассказывала мне, как присматривалась ко всему, прислушивалась. Кто-то убивал кошек у пролета бирмингемских шлюзов. Где-то еще целое стадо овец пропало за ночь. А где-то в реке нашлась одежда детей, не пришедших домой. Ты ходила по судоремонтным мастерским, лагерям лодочников и прочим подобным местам, куда не совалась полиция, потому что даже не знала о них. Лодочники ценят хорошие истории. Ты вскарабкалась по Англии, как по лестнице, до самого верха – и добралась до Шотландии.

Годы тщетных поисков и ложных следов, и наконец ты опять заметила его в одной небольшой горной речке. Он двигался медленней, чем ты помнила, почти устало – скользнул по берегу и был таков. Ты и сама постарела и была уже не так уверена в себе, как раньше. К тому времени, как ты спустилась к воде и ударила по ней ножом, его там уже не было.

Ты преследовала его с юга на север и с севера на юг. Бонак – словно он знал, кто был у него на хвосте – плавал до тех пор, пока не доплыл до того места под соснами, и только там остановился. Ты видела, как он выбрался на сушу, зарылся во влажный ил, чтобы охладиться, и стал обсыхать на солнце. Ты наблюдала, как он охотился за вялой, ленивой рыбой или выжидал в засаде грызунов, приходивших на водопой. Он был умным. Ты наблюдала, как он охотился на птиц, притаившись под водой и выставив веточку, зажатую в зубах, чтобы приманить их. Между вами установилась некая взаимосвязь. Ты иногда сидела на крыше старой лодки, которую нашла там, и напевала что-нибудь, пока это создание сидело под водой и слушало тебя. Иногда, поймав кролика своим капканом, ты съедала только половину, а остальное бросала ему. Ты рассказывала мне это частями, пока мы собирали дрова или слушали, как течет вода. Рассказывая эти истории, ты была как раньше, словно ничего не изменилось, ты сознавала все, что прошло с тех пор. Я наблюдала за этими моментами твоего просветления с трепетом, зная, что они не будут длиться долго. Ты рассказала, расплакавшись, как ты забыла, зачем преследовала его, в чем был смысл всего этого. Ты совершенно забыла, что собиралась когда-то убить его.