Дмитрий Стешин - Коротко и жутко. Военкор Стешин [litres]

В таком зверочеловечьем единении мы пожарили еду на спицах от велосипеда «Орленок». Лорд невербально объяснил мне, что сосиски удались явно лучше ржаных гренок. Гренки он ел деликатно, как бы про запас и чтобы не оттолкнуть, не обидеть руку дающую, а сосиски – с урчанием и потусторонним еканьем селезенки.

Нас быстро сморило. Промытый дождем пес пах всеми сортами мыла «Камей», мы уснули до того момента, как в наш фанерный домик придет лютый холод. Он ждал нас утром, и справиться с ним мог только хозяин. При этом Лорд пользовался привилегией – не вставать с нагретого, пока комната не протопится. На этом собачьи привилегии заканчивались – октябрьскую грязь в лесу и на болоте Лорд будет месить босыми лапками, а я – резиновыми сапогами на два шерстяных носка со стелькой. Мы рано уснули и рано проснулись – не в городе. Сереньким утречком, тайно надеясь на прояснение неба, я читал у печки подшивку старых «Крокодилов», Лорд слушал внимательно. Даже слишком. При этом решительно ничего не понимал. Я как опытный журналист тоже обладаю такой способностью, это нас еще больше сближало. Шутки в «Крокодиле» были несмешные, какие-то туповатые или суконные. И дело было не в анахронизме контента. Чувствовалось, что люди вымучивают смешное за зарплату, у них была гонорарная сетка и выработка. Премии в конце квартала, «тринадцатая». Формализм и поденщина.

Я вымесил угли в печке, как тесто, и решительно встал с табурета. Тут же за моей спиной Лорд с грохотом сошел с кровати и устремился прямо в лес, полностью потеряв самообладание. Повизгивал на веранде, лупил хвостом в дощатый пол – торопил меня. В лесу я всегда снимал с него ошейник, дивясь, как быстро его зонарносерый окрас сливается с любым фоном. Лес начинался метрах в ста от нашей дачи, смешанный гнусный северный лес с частым подлеском, с травой по ноздри на редких полянах. Комариный ад четыре месяца в году. Если пробираться по такому лесу в дождь, метров через сто промокнешь до резинки от трусов. А через пару километров хода в рюкзаке будет все влажненькое-мокренькое, и только анальгин, спички и огарок свечи, упрятанные в жестяную банку от чая, отсыреют лишь к вечеру. Анальгин сразу пустит срамные желтые разводы по своей бумажной упаковке, а крепкие круглые облатки активированного угля распадутся в пальцах и все перемажут вокруг. Я думал об этом, срезая лесной массив, чтобы как можно скорее выскочить на старую дорогу, рассекавшую лес. Совсем старую. Где возможно, она петляла по сухим холмикам из плотного суглинка, а в обширной болотине вытягивалась вдруг в струнку. В этом месте ее плотно обстреливали в войну, достаточно точно, калибром от 100 мм. Воронки шли по обочинам, но было и два точных попадания в полотно – я облезал их по заросшим обочинам. Дальше местность еще понижалась, и дорога вдруг упиралась в основной водосброс с бескрайнего Ерзоловского болота – речку Игарку, чуть облагороженную мелиораторами в неведомом и далеком прошлом. От этого терраформирования болото стало не спеша подсыхать. Весной я отчего-то подумал, что есть надежда добраться с южного края болота до каких-то непонятных невысоких холмов на севере. Холмы среди болота были обозначены, как ур. Аудиа, и вот это «ур.» могло означать все что угодно – географически аномальное место, имеющее топоним, или бывшее поселение, почему-то оставленное людьми. Я хотел на все это посмотреть своими глазами и вернуться домой в сумерках. Или переночевать в лесу, под елкой.

Конечно, воображение тут же рисует перенесенную из тайги на наши невзрачные болотины ель-великана, упирающуюся нижними ветвями в столетний ковер из сухих игл. Уютный огонек костра ласкает градусами, выдавая ровное «батарейное» тепло и отчего-то не дымит, на глазах подсыхает одежда. Банка тушенки стоит на угольках, аппетитно шкворчит по верхним краям, пуская на стенки так называемую зажарку. Лорд угрелся, дремлет одним глазом – другой глаз, не мигая, уперся в тушенку, кажется, что банка от этого воздействия чуть шевелится, вздрагивает. Я перегибаюсь через Лорда, чтобы достать из рюкзака ложку себе и миску собаке… Но в реальности все будет не так. Начиная с елки. На костер тоже не приходилось особо рассчитывать. Только как на занятие от скуки. Сейчас начинался любопытный период, когда в лесу не горит ничего. Ни нижние ветки елок, ни береста, пропитанная водой, как губка. Таежный «петушок» не работает. Не горит сердцевина заваленной сухостойной сосны, распиленной и поколотой на лучины. И не помогает в этой борьбе с природой ни сухой спирт, ни оргстекло, ни парафин. Они не поднимают топливо. Многосуточный дождь, казалось, выбил весь кислород из воздуха – костер задыхается и увядает на глазах. И ты увядаешь. Время твоего сна разбивается на пятиминутные отрезки, тебя мотает между мирами, явь переходит в навь. Ноги ломит, влажный брезент рюкзака раздирает щеку, и при этом тебя ощутимо потряхивает, как дизель на холостых, – мучительными часами.

Я не хотел ночевать в лесу и оттого поспешал по глинистой тропке, проложенной между колей старой дороги. Лорд почти бесшумно челночил вдоль дороги. Сосредоточенно и серьезно рыскал, слившись с пейзажем. Он забегал вперед, потом возвращался – проверял, не отстал ли я от самого себя. Дорога просматривалась вперед метров на сто, но в серой хмари, истекающей влагой, не происходило ничего. Я редко туда смотрел, больше под ноги. И на лицо не лило, если смотреть вниз. Каким-то краем сознания я больше понял, чем увидел, что кто-то идет мне навстречу. Я не удивился совсем, я даже не заинтересовался – откуда идет человек? Идти ему было неоткуда – впереди только речка с черной водой и бесконечная болотина за два горизонта. С другой стороны, и я тоже шел не пойми куда… И что? Рыскаем по лесу в такую песью погоду. За каким-то псом. На*** мне это урочище? Я первый раз подумал про это без непонятного, страстного наваждения. Подумал и поднял голову. Сразу потекло со лба и бровей в глаза, промыло их.

Мне навстречу шла женщина. Чуть за тридцать, на грани смазывания контура фигуры. В сером, совершенно невзрачном платьишке из холстинки, как с подрамника, но, пожалуй, плотнее и грубее.

Ни одной яркой краски там не было, ни пуговки, ни блестючей молнии. Ее серые волосы, гладко зачесанные назад, «под гребешок», чуть намокли и тускло светились. Я заметил лоб в редких оспинах, не в веснушках. Возможно, и веснушки были, не могу вспомнить. И в тот момент, когда мы должны были встретиться глазами, я вдруг посмотрел на землю. Женщина была босая, а ноги ее измазаны желтоватой глиной почти до колен. Босые ступни, не чавкая, уходили в раскисшую глину. Я прошел мимо, не оглядываясь. И шел очень долго, погруженный в думы, которых не было на самом деле. В голове звенело от легкой пустоты. Я шел, пока собака не прыгнула мне под ноги с обочины. И застыла, ища взглядом что-то во мне, изучая меня так, будто увидела первый раз. Я растерянно оглянулся – сзади был пустой тоннель из черных веток, деревьев и буро-желтой листвы. И впереди было то же самое. И тогда я первый раз подумал, что в этих глуховатых местах Лорд никогда не пропустил бы мимо себя встречного человека без контакта. И пришлось бы говорить «извините» и «одну минутку, я его за ошейник возьму». В данном случае собака была для меня детектором реальности – не почуял, значит, не было. Я только не понимал, почему Лорд сидит на моем пути? И тогда я развернулся назад, на месте. Просто понял в одно мгновение, что нужно вернуться. Это было сравнимо с зубной болью, которая вдруг отпустила.