Валерий Примост - Люди Джафара

Именно в тот прекрасный, благословенный апрельский день у меня появилась вожделенная отдушина во внешний мир, о котором я к тому времени уже почти забыл.

Именно в тот день я мгновенно превратился из убогого, мрачного «невыездного» в одного из самых счастливых курсантов нашего училища.

Теперь мне не надо было мечтать об увольнительных. Теперь достаточно было просто перемахнуть через забор и пробежать сорок метров открытого пространства, чтобы с головой погрузиться в атмосферу домашнего уюта, заботы и любви.

Особенно удобно и приятно было смываться к Маринке из наряда. Проинструктировал напарника-дневального (обычно им оказывался лучший друг Пирог), осмотрелся на местности и прямо с повязкой и штык-ножом дунул в самоход. Если какая проверка — дежурный по училищу нагрянул или Джафару не спится, — и возникает логичный вопрос: «А где же курсант Кондырев? В самоходе?» — Пирог хладнокровно отвечает: «Да что вы, какой там самоход. Он просто где-то на территории, сейчас приведу,» — летит за мной, и уже через десять минут мы предстаём пред очи проверяющего в полнейшей боевой готовности.

А с Маринкой у нас была самая настоящая любовь. Не по-курсантски чистая и светлая. Чёрт с ними, с напряжёнными снами, для меня тогда гораздо важнее было другое — честное человеческое общение, возможность хоть на время вынырнуть из проклятой клеевой реки, вынырнуть и перевести дух.

Когда получалось — мы проводили время вместе. Когда не получалось — писали друг другу письма. У меня была целая пачка этих волшебных писем, каждое из которых ещё на день делало жизнь сносной. Потом я — дурак набитый — их, эти письма, растерял при переездах с места на место. А жаль. Такой чистоты и глубины у меня, наверное, уже никогда не будет.

Спасибо тебе, Маринка, что тогда, в самое тяжёлое для меня время, дала мне жить и помогла остаться человеком. Спасибо, что несмотря ни на что любила и верила в меня.

Спасибо и Вам, Нина Марковна, за то, что относились как к сыну, и доверяли, и знали, что никогда, ни словом, ни делом не запачкаю я вашу дочь, не предам тепло вашего дома.

Спасибо за самые прекрасные воспоминания моей жизни.

И действительно, если так рассудить, за каким чёртом нужны эти дурацкие увольнения?

Наверняка, у каждого человека есть свой маленький Бич Божий, нечто такое, что постоянно отравляет ему жизнь. Одних тяготит избыточный вес, другие ненавидят свою дурацкую фамилию, третьи страдают от полного отсутствия музыкального слуха…

Персональным Бичом Божьим курсанта Измаилова являлась его национальность. Так уж сложилось, что этот курсант был каракалпаком. Единственным каракалпаком в училище. Единственным каракалпаком на всю Полтаву. Измаилова ужасно угнетала эта его этническая особенность: действительно, очень тяжело жить долгие месяцы и даже годы в узком, тесном пространстве русского Устава, русских команд и приказаний, русской военной мишуры, русской культуры, и ни разу за всё это время не иметь возможности перекинуться ни с кем хотя бы парой слов по-родному, по-каракалпакски.

Измаилов не понимал и не любил этой суматошной, нервной славянской жизни, этих грубых индоевропейцев, светлоглазых и светловолосых, смеявшихся над его произношением, безжалостно издевавшихся над его нежеланием есть сало. Измаилову было тоскливо и одиноко среди них.

Но ещё более тоскливо и одиноко ему становилось, когда он поддавался на уговоры сослуживцев и позволял вытащить себя в увольнение: все остальные тут же разбегались по квартирам знакомых девчонок или знакомились с девушками прямо на улице и немедленно удалялись по своим делам, а он, Измаилов, оставался в одиночестве бродить по чужим дворам, переулкам и скверам, считая минуты, поминая шайтана и с нетерпением ожидая того момента, когда время увольнения закончится и можно будет возвращаться в училище.

Измаилов никогда не пытался знакомиться с местными девушками: он прекрасно понимал, что рядом со всеми этими славянскими парнями, чувствующими себя здесь как рыба в воде, он, косноязычный и замкнутый чужак, имеет слишком мало шансов на успех. Да и не тянуло его к белокожим русокосым славянкам — очень уж они были шумными, норовистыми и вульгарными. Измаилов придерживался совсем других представлений о том, как должно вести себя женщине.

Поэтому, хотя учился он вполне сносно и никогда не был замешан ни в чём предосудительном, а значит, мог довольно часто бывать в увольнении, Измаилов, как правило, под всевозможными предлогами отказывался от этого сомнительного удовольствия.

Обычно, когда все уходили в город, он оставался в казарме, забивался в самый дальний уголок расположения и молил Аллаха Всемогущего послать ему девушку, только одну девушку, изо всех возможных достоинств которой его интересовало единственное — национальность. Измаилов просил у Аллаха девушку-каракалпачку.

Прошёл первый курс, прошёл второй, катился к завершению третий, и Измаилову начинало казаться, что Аллах остался глух к его мольбам, а значит надо опуститься на циновку скорби, посыпать голову пеплом покорности и предаться благочестивым размышлениям о сущности несбыточных земных надежд…

Но, о чудо, когда Измаилов уже окончательно утратил веру в милосердие Аллаха, Тот совершенно неожиданно послал ему предмет его мечты.

Измаилов познакомился с Лейлой совсем случайно, когда был в патруле. Лейла оказалась студенткой пединститута, учебного заведения, расположенного в непосредственной близости от училища. Лейла была скромна и красива. И, что самое главное, она была каракалпачкой. Единственной каракалпачкой в институте. Единственной на всю Полтаву. Как вы понимаете, такая встреча не могла быть простой случайностью: здесь явно не обошлось без непосредственного вмешательства сверхъестественных сил.

Короче говоря, познакомившись с Лейлой и узнав, где она живёт, Измаилов на крыльях любви полетел в училище. Выбивать увольнительную.

Он набросился на комбата, как воинственный сапсан набрасывается на отбившегося от стаи гуся; он клялся всеми мусульманскими святынями; он рыдал и падал на колени так, как будто ему представился случай совершить хадж; он немедленно готов был устроить в канцелярии самый настоящий шахсей-вахсей, если комбат тут же не выпишет ему увольнительного билета.

Офицерское сердце — не камень. Комбат выписал ему вожделенный билет, причём, поскольку была пятница, на пятницу, субботу и воскресенье включительно. В течение следующего часа Измаилов навёл приличествующий случаю марафет и отбыл.

Лейла ждала Измаилова с нетерпением — ей так же, как и ему, было одиноко в этом чужом мире, кроме того, этот молодой аскар ей очень понравился.