Валерий Примост - Люди Джафара

Имея заведомое численное преимущество при любом столкновении (как-никак, полный дивизион — это около трёхсот человек!), спаянные годами совместной муштры, выстроенные в плотную, глубокую штурмовую колонну, мы являлись на ночных улицах Полтавы поистине непобедимой силой.

Мы били всех, кого встречали по дороге, правых и виноватых, щадя только женщин, стариков и детей. Мы втаптывали в забрызганный кровью асфальт любого потенциального противника, который только оказывался на нашем пути. Мы совершенно опустошили пресловутый парк с его танцплощадкой, а потом — все окрестные улицы. Когда на шум подъехал милицейский «уазик», мы перевернули его вверх колёсами вместе с седоками.

После сорока минут террора, когда во всей округе никто кроме нас уже не стоял на ногах, мы в полном порядке вернулись в училище.

Казалось бы, разве могут выдрессированные на Уставе старунские бройлеры быть способными на такое? Выяснилось, что очень даже могут. Более того, главными зачинщиками выступили как-раз самые «образцово-показательные» — отличники и члены партии. Они ведь чаще других ходили в увольнение, а значит, чаще других и нарывались.

В училище нашего отсутствия никто не заметил. Мы поздравили друг друга с победой, произвели вечернюю поверку, потом вечерний туалет, и мирно улеглись спать.

Через два часа после отбоя наш дивизион был поднят по тревоге и выстроен на плацу. Генерал и все высшие офицеры училища, сдёрнутые с кроватей в связи с этим ЧП, довольно долго пытались выяснить имена участников вылазки.

«Те, кто самовольно оставлял училище и устроил драку в городе, шаг вперёд шагом марш!» — раз за разом командовал генерал.

И наш взводный, старший лейтенант Бобринский, гадина подколодная, каждый раз шёпотом приказывал:

«Взвод, шаг вперёд шагом марш!»

Убей, не пойму, зачем ему это было нужно.

Как бы то ни было, из строя никто не вышел. И виновных так и не нашли, несмотря на все усилия командиров, политработников и особистов.

Правда, после этого случая был значительно усилен контроль за подразделениями в ночное время суток, так что второй такой возможности поразмяться нам так и не представилось. А жаль.

Начало конца явственно обозначилось в середине третьего курса, перед отпуском. Сессию я сдал прилично и очень надеялся, что хоть в этот-то раз уеду у отпуск нормально. И кто же мог знать, что помешает мне безобидный, рассеяный, добродушный Кузя, майор Кузнецов, наш новый комбат!

Этот офицер совершенно не был предназначен для той роли — роли командира подразделения, — которую ему пришлось исполнять. Он был настоящим технарём, мягким и доверчивым умником, которому гораздо сподручнее возиться со схемками и релюшками, чем гонять подчинённых по плацу.

Кузя до смерти боялся монстра-Джафара и, столкнувшись с ним лицом к лицу, моментально терял голос.

К его чести надо добавить, что виновником моих злоключений он стал совершенно косвенно.

Дело в том, что как-раз в то время в Бердянске его жена родила. Роды прошли очень тяжело, мать и ребёнок находились в реанимации. Бедный Кузя просто места себе не находил и ежечасно просил Джафара, своего прямого начальника, отпустить его в Бердянск.

Но Джафар и в этот раз был вполне верен себе. «Вот вы говорите — трудные роды, гнусавил он, явно думая о чём-то своём. — А кто-же, по-вашему, будет контролировать ремонт у казарме? Вы об этом подумали, товарищ майор?.. Поэтому пока личный состав ремонт не закончит, приказываю вам неотлучно находиться у расположении!..»

А мы тогда были уже умные и наотрез отказались выполнять отпускные аккорды. «По Уставу двоечникам положено на каникулах готовиться к пересдачам „хвостов“, учиться, а не ремонт в казарме делать. А отличникам и хорошистам работать и вовсе смысла нет. Они учились как надо, им домой пора.»

Но ведь пока ремонт не будет сделан, Кузю не отпустят в Бердянск! Бедный комбат со слезами на глазах умолял батарею о помощи. Бог Ты мой, да разве можно человеку в таком деле отказать! И мы взялись за дело.

Но поскольку военного опыта у нас было поболее, чем у зелёных первокурсников, то и к ремонту мы подошли совсем по-другому. Мы уже не обдирали весь пол стёклами, как раньше, а просто подмазывали особенно убогие места; мы уже не ждали целые сутки, пока высохнет краска и можно будет класть мастику, а использовали особую быстросохнущую краску, которую к тому времени научились готовить; мы эксплуатировали все хитрости и придумки, знание которых приходит только вместе с опытом. Короче говоря, вместо обычных двух недель сделали полный ремонт всего за сутки при том же качестве.

Но устали все зверски — как же, с подъёма начали и только за полчаса до следующего подъёма закончили! Поэтому и упали на койки, кто где стоял, чтобы хоть немного перекемарить. И надо же мне было — дураку! — упасть ближе всех к выходу.

Дураку, потому что Джафар, зная, как мы вкалывали эти сутки, всё же явился с самого утра в казарму, чтобы произвести образцово-показательный подъём. И первым, на кого он наткнулся, переступив порог расположения, был я, нерадивый курсант Юрий Кондырев, спящий на кровати прямо в сапогах и одежде. Надо ли говорить, что первое, что я увидел, разлепив глаза, это были трое суток ареста.

Мне стало так обидно, что я в сердцах хлопнул кулаком по тумбочке дневального: «Вот, бля!..»

О, Джафару только этого и надо было! Он немедленно посторил батарею, снял с меня трое суток ареста и впаял десять, от имени начальника училища. В полном соответствии с Уставом.

И тут я в первый раз за всё курсантское время действительно сорвался, действительно потерял контроль над собой.

«Ну что, товарищ майор, всё? Всё?..»

«Что?всё? товарищ курсант?»

«Исчерпались, товариш майор? Закончились?»

«Стать в строй.»

«Хрена вам! Всё! Вот и всё, что вы мне можете сделать! Больше десяти суток за раз даже маршал Соколов объявить не имеет права! Всё, предел!»

«Прекратите, товариш курсант!»

«Не прекращу! Понятно? И что вы тогда делать будете? Расстреляете? Да вы… Манекен ходячий!.. Дерево!..»

Именно тем хмурым зимним утром Джафар впервые почувствовал то же самое, что чувствует коса, со всего размаха налетая на камень, обнаружил, что в его образцово-показательном дивизионе явственно нарисовался человек, на мозги которого его, Джафара, власть почему-то не распостраняется, что в его системе появилось инородное тело.

Нет, разумеется, и раньше, и позже в дивизионе выныривали «инсургенты», которых безжалостно исключали, сортируя и отфильтровывая будущий посев. Недаром численность дивизиона за четыре года обучения уменьшилась почти на целую треть. Но те бунтари являлись таковыми скорее инстинктивно, по наитию, как, например, «умник» Бегемот, фан Гамлета, исключённый двумя месяцами позже, они просто подсознательно чувствовали, что это — не их, а почувствовав, стремились поскорее и потише уйти, освободиться. И уж никто никогда не позволял себе разговаривать с Джафаром так и в таком тоне, как я тем утром.