Валерий Примост - Люди Джафара

Почему я тогда же не подал рапорт на увольнение? Не знаю. До сих пор не знаю. Наверное, потому что до берега этой реки надо было ещё доплыть, надо было испить свою чашу до дна. Я же пока только сделал первый глоток — вынырнул на поверхность и открыл глаза.

На гауптвахту меня должен был доставить капитан Женя Чуб. Этот «фуражка-звёзды», несколько торможенный и нескладный, в плохо сидящем мундире, какой-то взъерошенный и нелепый, являл собой вид типичного армейского неудачника.

Он постоянно попадал в различные глупые ситуации, которые немедленно становились достоянием гласности. Я бы даже сказал «громогласности».

Так, одной из легенд губы стал рассказ о том, как Чуб, будучи начкаром, решил проверить, хороша ли водица в бачке для питья, установленном в общей камере. А надо сказать, что, хотя на крышке бачка висел пудовый замок, она легко открывалась с другой стороны, и губари давным-давно наполнили её не простой водой. (Но офицеры, конечно, об этом не знали.) Из всех ежедневно меняющихся начкаров только Женя Чуб решил продегустировать эту жидкость. Судя по тому, как он потом матерился и отплёвывался под дружное ржание арестантов, вкус содержимого бачка ему совершенно не понравился.

Курсанты относились к этому офицеру без малейшего уважения, и для них он был просто «Женя», а вовсе не «капитан Чуб».

Естественно, что в отношении к нему собратьев-офицеров также сквозила известная толика пренебрежения. Так, однажды вечером он зашёл в батарейную канцелярию попрощаться перед уходом домой. В канцелярии находились комбат Батраков и двое взводных — Шабельник, «Шабель», гусарского вида усатый красавец, и лощёный интеллигент Хмельницкий.

«Куда бежишь, Женя?» — поинтересовался Батраков. «Да я, э-э…» «Погоди, а что это за цветы, что за коробка конфет?»

«Да вот, у жены сегодня день рождения, и я…» «Погоди, день рождения, говоришь? Это замечательно. А конфеты хорошие?»

«А?..»

«Дай посмотреть.»

«Ну товариш майор…»

«Да что с ними станется, Женя? Дай посмотреть… — усмехается Батраков и уже открывает коробку. — О, красивые! Вкусные, наверное… А попробовать можно?» — и — хлоп, хлоп — двух конфет как и не бывало.

«Ну что вы делаете, товариш майор…» — ноет Чуб.

«Да ладно тебе, Женя, нашёл из-за чего ныть… Ребята, попробуйте, вкусные конфеты. Любит свою жену Женя, что и говорить. Балует…»

В общем, под акомпанемент чубовского нытья офицеры за три минуты раскурочивают всю коробку. Потом Батраков неожиданно вспоминает:

«Кстати, Женя, совсем забыл тебе сказать — ты же сегодня заступаешь ответственным по батарее!..»

Чуб — на грани истерики.

«Да как же так, товариш майор, да я только позавчера заступал, и у жены день рождения…»

«Ну некому, Женя, понимаешь, некому. Все офицеры — кто где. Наряды, командировки… Так что выкинь свой веник, иди приведи себя в порядок и — в наряд…»

Женя Чуб ноет, скулит и переживает ещё минут десять, пока Батракову это не надоедает.

«Ладно, всё, можешь идти домой.»

«Как домой?» — не веря своим ушам, переспрашивает Женя.

«Вот так — домой. Иди-иди, я пошутил насчёт наряда.»

«О, товариш майор!..» — и Женя вылетает из канцелярии совершенно счастливый.

«Человеку для счастья нужно так мало, — вслед ему философски замечает Батраков. — Сначала сделать херово, а потом — так, как было…»

Именно на Чуба Джафаром была возложена непосильная для того задача — препровождение курсанта Кондырева на гауптвахту. Джафар никогда бы не доверил такое ответственное дело Чубу, если бы в этот момент ему под руку подвернулся какой-нибудь другой офицер, всё-равно какой. Но с чубовским счастьем другой офицер не подвернулся.

«Ну что, Кондырев, выдвигаемся на губу?» — радостно спросил Чуб, потрясая в воздухе свежеоформленным продаттестатом.

«Умный дурака всегда накажет,» — подумал я и сказал:

«Не-а, не пойду, товариш капитан.»

«То-есть, как это не пойдешь?» — опешил Чуб. Кажется, в его практике такое было впервые.

В моей практике такое тоже было впервые, но я не смутился:

«Не пойду и всё. Неохота.»

По лицу Чуба я увидел, что он завис в полном стопоре.

«А… а если я караул вызову? Силой поведут.» «Вызывайте, — немедленно согласился я. — без караула не пойду. Хватит уже, находился без караула.» «И вызову, — набычился Чуб. — Хочешь?» «Хочу. Вызывайте караул.» Чуб несколько секунд подумал. «Да я тебя сам сейчас скручу, курсант!» «Что ж, попробуйте.» Он попробовал. Мы несколько минут попрыгали на перегонки через кровати. Потом Чуб, запыхавшись, остановился.

«Ну Кондырев, — взмолился он, — ну зачем ты так? Меня же Джафар со света сживёт, если я тебя не посажу. Сдайся, а?..»

«Пусть сживает. Мне фиолетово.»

«Ну Кондырев, ну пожалуйста…» — заныл Чуб. Он канючил до тех пор, пока меня не затошнило.

«Ладно, сдаюсь, — сказал я, подходя к нему. — Идёмте.»

«На губу?» — радостно спросил Чуб.

«Сейчас же, разбежался. В санчасть, — заявил я и на всякий случай добавил: — Положено.»

Чуб тяжело вздохнул и повёл меня в санчасть. «Надеюсь, ты ни на что не жалуешься?» — жалобно вопросил он на входе.

«Ещё не решил,» — дипломатично ответил я и переступил порог.

Но едва завидев белые халаты медперсонала, я тут же всё решил и обнаружил у себя прогрессирующий гайморит, тотальную язву желудка, всепоглощающие раковые метастазы и ещё целый ворох всевозможных хворей.

Чуб немедленно взвыл нечеловеческим голосом и стенал до тех пор, пока я не почувствовал себя абсолютно здоровым. Чёртов Чуб своим нытьём мог, кажется, добиться того, чтобы поднять и заставить идти на губу безнадёжного мертвеца.

На губе меня принимал лично капитан Белочкин, который к тому времени уже знал арестанта Кондырева как облупленного.

«А, привет, курсант, — кивнул он мне. — Опять?..»

«Опять, товариш капитан.»

«Хорошо, — констатировал он и обернулся к Чубу. — Принять не могу.»

«Почему?» — взвизгнул Чуб.

«Он неподстрижен, — мотнул головой в мою сторону Белочкин. — Конечно, можно его и здесь подстричь…»

«Ну уж нет, — возразил я. — Здешним героям и овцу для стрижки доверить нельзя. По Уставу имею право подстричься в парикмахерской.»

Чуб, слезливо ругаясь, сводил меня в парикмахерскую. Потом доставил обратно. При досмотре выяснилось, что на мне не портянки, а носки.

«В носках принять не могу, — отрезал Белочкин. — Вы что же, капитан, Устава не знаете?»

«Так что же, вести Кондырева в училище, чтобы переодеть?» — промычал совершенно убитый Чуб.

«Попробуйте, — пожал плечами Белочкин. — Только через двадцать минут приём на гауптвахту прекращается. Продолжим разговор завтра.»

Чуб опять устроил сцену у фонтана. Он так мне осточертел, что я уже готов был идти на расстрел, а не то, что на губу, лишь бы его не видеть и не слышать.