Валерий Примост - Люди Джафара

«Ты сделал большую ошибку, Кондырев. Если бы с Витей договорился — как сыр в масле катался бы. А теперь… Теперь карьере твоей конец, учёбе конец, всему конец…»

Ну, к чести Васи Мельника надо сказать, что, как показали последующие события, он меня не обманул…

А время шло. Закончился третий курс, потёк четвёртый, и всё это время тотальный дёр нерадивого курсанта Кондырева продолжался с неослабевающим азартом. Ловят взводный с комбатом — щёлкают пачками наряды на службу, пеленгует Джафар — сыпятся те же наряды на службу вперемешку с сутками ареста, засекает генерал — эти сутки ареста обваливаются целыми десятками.

Ну, почему взводный с комбатом меня драли — понятно: им лучше меня наказать, чем поиметь той же монетой от Джафара. А вот почему генерал так лютовал… Наверное, Джафар ему шепнул в ушко кое-что… Явно, не без этого.

И всё это время я был как давным-давно расстрелянный, обезоруженный, истративший все боеприпасы форт где-нибудь в устье реки. Постоянно подплывают к этому форту вражеские корабли да и постреливают из всех стволов. Ну, если эсминец с бронекатерами — то бишь, комбат со взводными — бомбардируют, это ещё терпимо, если крейсер подходит на пушечный выстрел — тупой, агрессивный крейсер с гордым именем «Джафар» на борту, — то уже невмоготу пальба, а уж если флагманский линкор «генерал-майор Старун» разворачивает в мою сторону свой главный калибр — то и вовсе хоть вешаться впору.

И — никаких послаблений, никаких пауз. Ни увольнений, ни лёгких работ, ни просто сносного отношения: только «виноват», «виноват» и ещё раз «виноват». И курсант Кондырев теперь — всех туалетов швабра и всех бочек затычка.

И, честно говоря, чувствую уже потихоньку, что терпения моего никакого на всю эту срань нету, что поперёк горла у меня всё это военное поприще встало, и только огонька не хватает, чтобы пороховой каземат внутри меня взорвался к такой-то маме. И это — совершенно естественно. Потому что если в армии начальник задастся целью додрать подчинённого до ручки, до полного умопомешательства, так это ему, начальнику, очень даже легко, гораздо проще, чем на первый взгляд может показаться…

Так что в начале четвёртого курса мне не хватало для взрыва только маленького огонька. Ну, мне его, этот огонёк, довольно быстро и обеспечили. Ещё до окончания зимней сессии.

Помню, шли мы батареей из столовой. И настроение у нас было отличное, потому что ждал нас сегодня последний экзамен, и ещё потому, что принимал этот экзамен не кто-нибудь, а «старший капитан запаса» Ландырь.

(Это он сам себя так называл — «старший капитан запаса». Хотя был ли когда-нибудь военным — неизвестно. Потому что ходил исключительно в гражданском костюме и ко всему военному относился с ироническим пренебрежением.

Более душевного и экстравагантного преподавателя чем Ландырь я в жизни не видел. О своём предмете — ТЭРЦ («теория электрорадиоцепей») он говорил так: «Ой, ребята, только не вздумайте учить этот бред — он вам всё-равно и на хрен не нужен. Если честно, то мне ТЭРЦ пригодился только один раз в жизни: когда унитаз дома забился, и я — исходя из мудрости интегральных уравнений — изогнул проволоку интегралом и ликвидировал повреждение…»

Он прощал, когда не учат его предмет, и, в общем, не обращал на это никакого внимания. Но вот если кто-то засыпал — от бессонной, многотрудной курсантской жизни — на его лекциях, Ландырь реагировал очень агрессивно. Заметив заснувшего младшего сержанта, он орал: «А ну-ка, разбудите второкурсника (сержантов он называл „третьекурсниками“)!» — и метко швырялся мелом, и бранился, и размахивал белой от мела тряпкой.

Читал свой предмет Ландырь очень своеобразно. Например, ни единая строчка, написанная им на доске, не жила дольше одной-двух секунд. Достигалось это тем, что Ландырь одной рукой писал формулы, а другой их немедленно стирал. Рассказывал материал он тоже «не для тупых». Например, на общедивизионной лекции в актовом зале провозглашал: «А сейчас мы поговорим об очень важном Первом законе Киркгофа. Он заключается в следующем…» — и выходил из аудитории, и, продолжая рассказывать на всё более повышенных тонах, брёл в самый конец коридора, к туалету, и мы слышали, что он что-то орёт во всю мощь голосовых связок, но что именно — было совершенно непонятно; а потом до нас доносился звук спускаемой воды, и Ландырь брёл обратно в аудиторию, ни на секунду не умолкая.

Зачёты и экзамены в исполнении преподавателя Ландыря — это тоже было что-то. Он очень редко задавал вопросы по предмету. Обычно экзаменацоинные задания носили совершенно другой характер. Так, он мог выкинуть зачётку очередного курсанта в окно и потребовать принести её за сорок пять секунд. Уложился — получи зачёт. А однажды на зачёте Ландырь так «озадачил» Колю Деглюка: «Видите вон ту корзинку с мусором, Деглюк? Так вот, я хочу, чтобы вы вынесли этот мусор. Пятнадцать секунд времени. Начали!» Бедный Деглюк схватил корзинку и сбегал в туалет, чтобы высыпать мусор. «Ай-яй-яй, — покачал головой Ландырь, сверяясь с часами. — Двадцать пять секунд! Вы не уложились, товарищ курсант, и, в основном, из-за своей несообразительности: корзинку с мусором достаточно было просто выставить за дверь. Идите, готовьтесь к пересдаче…»

А однажды Ландырь шёл после окончания трудового дня на выход из училища. И вдруг он замечает, что возле КПП его ждут двое несдавших зачёт курсантов — наверняка, для того, чтобы выпрашивать себе «зачтено». Ландырь немедленно разворачивается и бегом бежит в глубину территории. Курсанты — за ним. Так они проследовали по аллее, заскочили в корпус, и тут Ландырь спрятался на втором этаже за дверью актового зала. Один курсант, не заметив, пробежал мимо, а другой случайно оглянулся и увидел Ландыря. «Так, курсант, иди сюда, только тихо…. Давай зачётку… Так, получай зачёт, только не говори второму где я…»

Вот таким оригиналом был Ландырь, и надо ли объяснять, почему у нас в предвкушении очередного шоу было отличное настроение.)

Короче говоря, шли мы из столовой на плац. Шли, согласно одной из привелегий четвёртого курса, без строя. Форма одежды — п/ш и перчатки (не май месяц!). И вдруг откуда не возьмись появляется генерал. До него метров двести было, не меньше, и как он меня углядел в толпе, ума не приложу. А только тянет в нашу сторону указывающий перст и гудит:

«Товарищ курсант Кондырев!»

«Я!»

«Передайте командиру дивизиона, что я объявляю вам десять суток ареста за нарушение формы одежды!»

Блин, да сколько ж можно, в самом-то деле!

«Снимите перчатки!»

Вся толпа пошла в едином порыве рвать с рук перчатки, а я стою, созерцаю, как распадаются в пыль под залпами линкора остатки моих равелинов. Так обидно, что едва не плачу.