Валерий Примост - Люди Джафара

И, конечно, моё исчезновение — это не побег двух вооружённых зэков-рецидивов. Но…

Но всё-равно, побег курсанта четвёртого курса режимного, секретного училища — не шутка!

Короче, понял я, что против системы не попрёшь. Надо идти сдаваться, а там — будь, что будет. Предстоит тяжёлое испытание, — говорил я себе. — Так надо его пройти до конца! Но именно тогда я на все сто окончательно решил уходить. Независимо от того, как встретят меня в училище после возращения.

Решил провести ночь у Маринки, а утром пойти сдаваться. Боже, какое же это наслаждение — почувствовать себя свободным, ощутить, что ты снова сделался хозяином своих поступков, пусть даже на короткое время! Какое наслаждение — знать, что ты провёл эти день и ночь с любимой девчонкой именно тогда, когда тебе этого хотелось, что это — только ваши с ней день и ночь, что никто у вас этого не отнимет…

Уже утром, когда я завтракал, неожиданно раздался стук в дверь.

«Кто это в такую рань?» — удивляется Маринка и идёт открывать.

Я из кухни не видел, кто зашёл в дом, но голос, этот проклятый неживой голос, я узнал мгновенно:

«Здесь товарищ курсант Кондырев?»

Ни черта себе! Джафар! Как? КАК ОН УЗНАЛ?!. Из своей комнаты выходит Нина Марковна. Они с Джафаром знакомы: она ведь в своё время работала в училище.

«Здравствуйте, Нина Марковна! Так вы тут беглеца укрываете?..»

«Беглеца? Какого беглеца?» — растерянно переспрашивает Нина Марковна.

«Курсанта Кондырева!»

«Он… он беглец?.. А мне сказал, что… Боже мой, я же ничего не знала…»

Я выскакиваю в коридор. Вижу — рядом с Джафаром стоит мой лучший друг Пирогов, единственный, кто знал этот дом. Стоит, соколик, а глаза честные-честные.

Я — в ужасе. Это что же, получается, что я Нину Марковну подставил?! Но кто, кто мог знать, что мой лучший друг Пирог меня предаст?! Все уже стучали, все закладывали друг друга. Один только Пирог мужественно держался. До этого утра.

Смотрю, Нину Марковну уже колотит, а ей же волноваться нельзя! Маринка её обнимает, пытается успокоить.

«Простите за всё, Нина Марковна, — говорю. — Маринка, позаботься о матери. Объясни её всё…»

Одеваюсь. Выхожу на улицу. Зима. Свежо. Снежок беленький, весёленький лежит. За мной выходят Джафар с Пироговым. Закуриваю сигарету. Нагло выпускаю дым Джафару в лицо и оборачиваюсь к Пирогу.

«Ну что, сволочь, предал меня?»

Меня уже попёрло. Я доведен до крайности. Меня накрыли в единственном надёжном месте, о котором никто не знал, в моей отдушине. Меня снова взяли за горло. Этих людей, в доме, я всегда пытался оберегать от той срани, в которой захлёбывался сам. Особенно Нину Марковну. Пусть меня дерут, пусть мне плохо, но для вас, Нина Марковна, я всегда оставался хорошим, благополучным курсантом. Маринка знала, что там у меня происходит, но вас мы берегли. И теперь всё закончилось…

«Что, сволочь, предал меня?»

И тут Пирог начинает мне отвечать на том языке, над которым мы с ним вместе смеялись все четыре года:

«Из-за тебя, Кондырев, страдает весь взвод, батарея, дивизион. Всё училище на ногах, а ты даже не понимаешь, насколько не по-комсомольски поступаешь…»

И всё это — при комдиве и для комдива. Гад! Я ка-а-ак дал Пирогу по морде! От души, за всё хорошее. Джафар наблюдал молча. Даже в лице не переменился. Пирог встал, отряхнулся. Сдачи давать? Ни в коем случае.

«Пусть я буду пострадавшим, но Устава не нарушу. А ты ещё ответишь на комсомольском собрании за своё поведение, которое не соответствует…» — и так далее по сценарию, с оглядкой на Джафара. Тьфу, срань!

Всю дорогу до училища — эти несчастные сорок метров — я шёл, как хотел. Руки в карманах, в зубах сигарета. Комдив всю дорогу молчал. Он понял, что я уже окончательно вышел из-под контроля, что я попросту опасен. И только возле КПП он не выдержал:

«Выньте руки из карманов и выкиньте сигарету, товарищ курсант!»

Пирог, как верная хозяйская жучка, побитая «чужим», плёлся следом. Как я понимаю, после образцово-показательного поведения в данной ситуации ему были обеспечены положительные отзывы начальства.

А мне… А я в тот же день снова убыл на гауптвахту. На стандартные десять суток.

И вот, — кажется, это было сутки на седьмые, точно уже не вспомню, — стою на внутреннем плацу, губарям строевую подготовку преподаю.

(Мне начгуб Белочкин постоянно такие штучки поручал, занятия с арестантами проводить, потому что, во-первых, выучка у меня, как и у всех старуновских бройлеров, что надо, по высшему разряду, то-есть, вроде как могу примером для солдат служить, а во-вторых, всё же почти уже офицер, а значит, и ответственности должно быть поболее, чем у какого-нибудь срочника.)

Короче говоря, и в тот день занимался я с губарями на внутреннем плацу. Сначала добрый час с ними в «три-четыре» играл:

«Три-четыре…» — говорю я.

«Есть-так точно-никак нет!..» — орут хором губари.

«Три заветных слова: три-четыре…»

«Есть-так точно-никак нет!..»

А потом, через час, занялись строевой:

«Делай раз!»

И губари поднимают ногу и отводят руки, как будто собирались сделать шаг, но заледенели на середине.

«Делай два!»

Поднимают уже другую ногу.

«Делай два!»

И губари принимают строевую стойку.

«Делай раз!»

Поднимают уже другую ногу.

«Делай два!»

Опускают.

И так — до бесконечности. А я паузы между «раз» и «два» всё длиннее делаю, всё больше приходится губарям стоять с поднятой ногой и руками — одной, отведенной назад до упора («Э, военный, локоть не гнуть!»), и другой, приклеенной между пуговицами на груди. Вижу, стоять ребятам тяжело, непривычно, хиляет их, мышцы ноги дробно дрожат от усталости. Но послабления не даю: ведь и я стою точно в такой же позе, и ничего, живой, и корона не упала.

«Делай раз!.. „Раз“ была команда, товариш солдат!.. Вы поняли, „раз“, а не „два“!.. Что, устали ножки?.. Ну ничего, придётся подержать… Я ведь не издеваюсь, товарищи солдаты: я и сам точно так же держу… Делай два!.. Делай раз!..»

И тут я себя ловлю на мысли, что ведь деру ребят точно так же, как Джафар нас драл! Один в один! Это что же получается: я тоже уже как все? Тоже как Джафар? Значит, и в меня уже эта зараза проникла — просочилась, и въелась там похлеще кислоты! И ведь что самое страшное: я ведь кайф уже ловлю от того, как качественно, как грамотно ребят деру! Ловлю кайф и джафаровский кайф от дёра мало-помалу, но всё больше и больше, начинаю понимать!

Так меня эта мысль испугала, что руки и ноги мои моментально опустились, в гортани пересохло, стою дурак-дураком и бестолково глазами хлопаю. А губари стоят напротив и, не понимая в чём дело, точно так же тупо смотрят на меня.

Не знаю, сколько бы это наше тупое противостояние продолжалось, как вдруг слышу — кто-то меня зовёт. Оборачиваюсь, вижу, с той стороны колючки Кес, приятель мой, курсант из моего взвода, нарисовался и руками машет, зовёт вполголоса, чтобы привлечь моё внимание. Между прочим, мужественный поступок с его стороны! Если бы его начгуб или начкар заметили во время такого крамольного дела, как попытка снестись с арестованным, то немедля выслали бы на его поимку группу вооружённых караульных с самыми широкими полномочиями, а уж тогда не миновать Кесу и своих пяти суток ареста.