Валерий Примост - Люди Джафара

«Не моя.»

«А чья же это тогда сигарета, товарищ курсант?» «Не знаю, товарищ старший лейтенант. Чья-то чужая, наверное. Здесь много народу бывает.»

«Так значит, это не ваша сигарета?»

И так — минут двадцать. Как ему, дураку, не надоест? Но я держусь.

«Так это не ваша сигарета, товарищ курсант?» «Не моя.»

«Вы — хитрый курсант!» — в устах Резуна это резюме равносильно уличению в государственной измене. «Моя это сигарета!» Мы с Резуном как по команде оборачиваемся. В дверном проёме стоит Лёша Медведь — на заспанной роже наглое выражение, руки скрещены на широченной груди.

«Ваша? — изумляется Резун. — А вы разве курите, Медведев?»

«Иногда.»

Резун раздражённо матерится и выходит из туалета.

После этого случая я, когда курил, старался располагаться спиной к дючкам или к окну, чтобы при малейших признаках опасности выстреливать сигарету из зоны досягаемости. Голь на выдумки хитра.

Курсанты невесело шутили, что в Севре появился новый эталон. Эталон соответствия уставным требованиям — «один джафар». В соответствии с этим, по нашему мнению генерал-майор Старун тянул примерно на девять десятых джафара, старший лейтенант Резун — где-то на шесть десятых, а наш новый комбат майор Батраков — и вовсе на одну десятую от силы.

Впрочем, сам Джафар, хотя и был севрским эталоном, всегда хотел походить на генерала. Он пытался так же держаться, так же командовать, выработать такой же голос. И так же как генерал пытался сделать училище «образцово-показательным», так и Джафар превращал в «образцово-показательный» свой дивизион.

Но генералу действительно «шло» командовать. Когда он своим хозяйским басом гудел с трибуны: «Училище, ра-а-авня-а-айсь!.. Сми-и-ирно-о!.. Офицеры Управления — прямо, остальные — на-а-апра-аво!.. На одного линейного дистанции!.. Шагом… ма-а-арш!..» — это было как… как праздник. Оркестр выбегал на середину плаца и играл «Армянский марш», а батареи одна за другой молодцевато печатали шаг мимо тирана в генеральских погонах, и ощущалось, что он, этот тиран, действительно может двигать горы и переставлять с места на место леса.

А Джафар, если и пытался копировать генерала, то с непременным риском оскандалиться. Однажды в понедельник — день жестокой строевой подготовки — он решил в очередной раз попробовать. Построил дивизион на плацу — повзводно, чтобы получилось вроде как помасштабнее — и вовсю пытается подражать генералу. Рядом занимался другой дивизион, так они животики надорвали, глядя на нас.

А Джафар знай себе руководит. Грудочку выпятил — явно под генерала — и орёт:

«Дивизион, равняйсь! Смирно! На одного линейного дистанции… — линейные побежали, как положено, — первый взвод — прямо, остальные — напра-во!.. — и видно, как балдеет от собственных команд. Как будто тепло алкогольное в его щуплой грудочке разливается. — Шагом!..»

И отходит, отходит назад, для полного охвата личного состава, так сказать, отходит дальше, ещё дальше, набирает побольше воздуха в лёгкие… Потом спотыкается и падает задницей в клумбу, так и не скомандовав «марш!» Фуражка улетела чёрт знает куда, а он продолжает сидеть, увязнув в жирной влажной земле и выставив наружу манекенские свои ножки.

Соседний дивизион грохнул смехом, а у нас — гробовая тишина: настолько всё произошло неожиданно, что просто не знаем, как себя вести. Тут у Джафара на лице появляется тупенькая такая, растерянная улыбочка, которую мы немедленно воспринимаем как разрешение выразить свои чувства.

Как мы ржали! Куда тому Хазанову со всем его юмором браться! Правда, когда Джафар поднялся, смех моментально стих: комдив ведь мог и заметить, кто громче всех смеётся. (Впрочем, он и так нам этот смех вспомнил: в тот день мы дополнительно пробежали три кросса и занимались строевой до самого отбоя.)

Если честно, то далеко не один Джафар в нашем училище пытался походить на генерала. Равнялись на начальника училища многие офицеры. И выглядело это не менее глупо.

Например, когда старший лейтенант Белоконь, малюсенький дядечка с фальцетом-пикколо, вёл батарею в столовую, он непременно становился на бровочку, чтобы казаться повыше, и, подражая интонациям генерала, чирикал: «..рея! …няйсь! …рна!..» Смешно до колик.

У старшего лейтенанта Тарасова по прозвищу «Интеллигент» стремление походить на генерала проявлялось несколько по-иному: он пытался говорить с вальяжной оттяжкой и ходил всё время с надутой грудью. Хотя любимымй текст у него был свой: «Товарищ курсант, у вас сапоги не почищены, — бывало, говаривал своим надтреснутым тенором, поджав губки и отставив мизинчики, этот человек. — Вы что, хотите, чтобы целый командир взвода вам их почистил? Так я почищу. На все четыре года. Пять нарядов на службу.»

Напротив, мой командир взвода, старший лейтенант Бобринский, вовсе не хотел походить на кого бы то ни было. Потому что у него определился свой жанр: если Джафар был фанатом Устава, то Бобринский оказался фанатом подлости. Застучать кого-нибудь — приятней и естественней не было для Бобринского никакого другого дела. Он стучал с равным удовольствием на кого-угодно: начальникам — на подчинённых, в особый отдел и парткомиссию — на начальников; он стучал по любому поводу, стучал в любое время дня и ночи.

Я и сейчас словно воочию вижу этого бледнолицого сутулого негодяя с высунутым от усердия кончиком языка, крадущегося по расположению и вынюхивающего, чего бы ещё такого можно было застучать…

Возможно, в нём умер великий барабанщик, или, может быть, в прошлой жизни он был дятлом; но только каждый очередной выпуск в полном составе искал его, что бы по меньшей мере гильотинировать. И за стукачество, и за другие вредные для здоровья привычки, вроде обыскивания курсантских карманов и чтения вслух найденных там писем.

Но Бобринский был уже учёный, поэтому драпал с каждого очередного выпускного построения, бросался в свои «жигули» и исчезал на несколько дней, пока не разъедутся свежеиспечённые лейтенанты.

А иные «фуражка-звёзды» получали, и получали крепко. Даже комбаты, не то что взводные. И тут уже совсем другой коленкор: тут уже не курсанты бьют офицера, а то что, такие же офицеры, только немного (или много) помоложе. А если пятнадцать офицеров набили морду одному, то логично предположить, что этот один-то как-раз и неправ, верно?

Интересно было наблюдать, как с каждым следующим курсом офицеры начинали относиться к нам всё более серьёзно. Может быть, потому, что всё ближе мы были к заветным лейтенантским погонам, а может, из-за того, что умнели и взрослели мы быстро, без передышек. Это всё более серьёзное отношение выражалось в том, что, с одной стороны, нам всё больше позволялось (в жёстких рамках, конечно), а с другой — наказания становились всё более строгими.