Валерий Примост - Люди Джафара

В общем, был суд офицерской чести, Чегликова выгнали из партии и из армии, и он навсегда покинул наше училище.

Впрочем, я слышал, что он себя сейчас отлично чувствует: устроился заведующим цехом на мясокомбинат. Уверен, его туда охотно взяли. С таким-то опытом работы!

Старшему лейтенанту Резуну было несколько сложнее портить мне кровь, потому что он не являлся моим прямым начальником.

Всё же он нашёл способ сделать наши отношения более тёплыми. Этим способом стала борьба с табакокурением.

Как бы то ни было, а в туалете я благодаря неустанной заботе комбата Чегликова окопался надолго.

Туалет — это было истинное произведение архитектурного искусства, монументальное и величественное, циклопический обломок циклопической культуры. Почти каждый раз, когда я переступал порог этого помещения, мне начинало казаться, что люди той эпохи были раза в три крупнее нынешних. Представьте себе огромное помещение с высоченными потолками, слева — длинный умывальник аж на восемнадцать «сосков», прямо — гигантская комната для чистки обуви, справа — уборная на восемь «дючек» и дальше — проход ещё к четырём «дючкам».

В этом туалете запросто можно уместить шикарную десятикомнатную квартиру. Разве сравнимы с этим архитектурным раблезианством позорные тесные отхожие места советской эпохи?

А вот теперь, когда вы вполне прониклись ощущением колоссальности этих размеров, представьте себе, каково такой туалет убирать. Тем более, когда им пользуется не только первый курс (одногодков ещё можно отсюда повыгонять на время уборки), но и четвёртый (думаю, комментарии излишни).

Кроме того, требования, предъявляемые к качесту уборки старшиной батареи (бывшим главным корабельным старшиной) Мовчаном, просто сумасшедшие. То-есть, принимая работу, он берёт свою старую бескозырку и запускает из конца в конец помещения. И не дай Бог на ней появится хотя бы пятнышко грязи! И ещё. Мовчан почему-то всегда считал, что в туалете должно пахнуть одеколоном. В общем, бери где хочешь.

Сначала для меня сутки за сутками однообразной непрекращающейся работы в туалете казались настоящим кошмаром. А потом привык. Стал чувствовать себя там очень уютно. Как в своей норе, где я — дома, а остальные только забегают на время. Понапридумывал кучу всяких маленьких хитростей, позволяющих максимально быстро и качественно навести в этой «норе» порядок — вроде «перетирочно-ножного скоростного» и «кругоберденного экстренного» способов мытья полов. В общем, освоился. Человек ведь такая живучая сволочь — ко всему привыкает.

А однажды, когда я своеобычно зависал в туалете, ко мне неожиданно подошёл огромного роста широкоплечий, кряжистый четверокурсник, которого все знали, как Лёшу Медведя. Он немного понаблюдал, как я еложу по полу шваброй, потом хмыкнул:

«Слышь, малой, объясни-ка мне, как так получается: как ни зайду в туалет, а здесь всё ты работаешь? Что, больше некому туалет мыть?»

Я от неожиданности смутился: старшекурсники редко шли на нестандартный контакт с салагами.

«Да понимаешь, столько нарядов на службу Чегликов напихал, что и не знаю, когда с ними разгребусь…»

«Да? Ладно, пойдём.»

«Куда?» — испугался я.

«Со мной. Пошли.»

«Не могу я. Старшина потом голову свернёт.» «Да? Старшину ко мне.» Я опрометью кинулся за Мовчаном. «Старшина, — небрежно произнёс Медведь, завидев Мовчана, — я забираю малого с собой.»

«Зачем?»

«Работа у меня для него есть.»

«А, нет вопросов, — кивнул Мовчан. — Надолго?» «Часов на пять,» — бросил через плечо Медведь, уводя меня прочь.

Я, честно говоря, был не в лучшем расположении духа. Мало ли куда он меня может вести! Неровен час, ещё морду набьют за что-нибудь.

А он привёл меня в расположение четвёртого курса, курса «гвардейцев старика-Гусева». Едва переступив порог расположения я был немедленно самым жесточайшим образом шокирован: курсанты и офицеры вели себя в казарме как обычные нормальные люди! Они все вместе (!) сидели на кроватях (!!), трепались за жизнь (!!!) и курили (!!!!). Сумасшествие какое-то! Разве так бывает? Я не верил своим глазам.

«Ляг поспи, — сказал мне Медведь. — Устал ведь.»

«Как это, „ляг поспи“?! — не понял я. — Днём? В форме на кровать?..»

«Да как хочешь: можешь в форме, а можешь и раздеться…»

«Раздеться?! Так ведь штык-нож в наряде снимать нельзя!»

«Не морочь голову, малой, — отмахнулся Медведь. — Как тебе удобней, так и делай…»

Как мне удобней… Значит, и такое ещё бывает на свете…

«А если дежурный по училищу зайдёт?»

«Ну и что? — удивился Медведь. Потом усмехнулся: — Знаешь, однажды сюда ворвался подполковник Гатауллин, помнишь, который говорит: „Откриваю тумбочка, а на мене пригает бардак!“, он как-раз дежурным по училищу стоял. А ребята здесь в это время бабу приходовали. Так Конь, дневальный, встречал его в одних трусах, фуражке и штык-ноже. А ты говоришь…»

Это было как сон. И я упал на постель его досматривать.

Мы — не курсанты «старика-Гусева». К величайшему сожалению. Поэтому, например, курить нам можно было только в курилках (отошёл с сигаретой от курилки хотя бы на шаг — криминал) и то только со второго курса. А поскольку я очень много времени проводил в туалете, то и курить приходилось там же.

И старший лейтенант Резун всё время пытался меня на этом поймать. Что ж, пришлось отрабатывать специальную схему нелегального курения. Во время мытья полов возишь швабру одной левой рукой, а в опущенной правой держишь сигарету, внизу, где-то на уровне ягодиц. Быстренько затянулся и снова — к ягодицам. А замаячило неподалёку что-то, напоминающее «фуражку-звёзды», ты пальцами — щёлк! — и сигарета отлетает в дальний угол туалета. А ну-ка, попробуйте доказать, товариш старший лейтенант, что она моя!

А Резун задался целью словить меня на курении. И это стремление у него развилось в форменную паранойю. Бывало, глубокая ночь на дворе, училище спокойно спит, а доблестный старший лейтенан не поленился специально прийти из дома и теперь крадётся на цырлах по коридору, чтобы уличить курсанта Кондырева в злостном нарушении уставных требований. Ну прямо как дитя малое, честное слово!

Но однажды он меня всё же поймал. Часа в три ночи неожиданно ворвался в туалет — плечики вперёд, глазоньки безумные — и прямиком ко мне. Я-то сигарету успел отстрелить достаточно далеко — сработал доведенный до автоматизма условный рефлекс — так, что она пролетела метров десять и совершила мягкую посадку в комнате для чистки обуви. Но только Резун её как будто нюхом учуял, параноик чёртов! Кинулся, подобрал. Счастливый, как слон.

«Это ваша сигарета, товарищ курсант?»

«Никак нет, товарищ старший лейтенант.»

«Значит, это не ваша сигарета?»