Валерий Примост - Люди Джафара

Так, например, курить нам официально было разрешено лишь со второго курса. Но и именно со второго курса нас начали сажать на гауптвахту.

Лично я в первый раз загремел на гауптвахту в самом начале второго курса: только-только открыли первый сезон «охоты на уток», как я головным селезнем на губу и спикировал.

А дело было так. Каждую субботу после обеда нас непременно вывозили на работы — либо на завод, либо в колхоз. Вот и в ту недоброй памяти субботу как обычно погрузили повзводно в автобусы и повезли в очередной «Светлый путь» буряки сапогами пинать. В каждом автобусе для соблюдения уставного порядка — по офицеру. Офицером нашего автобуса оказался сам Джафар.

Ну, Джафар так Джафар, чего уж там. Джафар тоже человек. Едем. Ведём себя, естественно, очень сдержанно, стараясь в ту сторону, где покачивается на подушке сиденья «фуражка-звёзды» и откуда тянет стойктм духом тройного одеколона, вообще не смотреть.

А Джафар поскучал-поскучал немного и говорит:

«А не скучно ли вам так ехать, товарищи курсанты?»

«Никак нет, — дружно отвечаем. — Не скучно.» «А всё-таки давайте сыграем у игру,» — не унимается наш комдив.

О Боже, чего это он ещё надумал? Какая еще, к чёрту, игра? Тем более, с Джафаром! Этих его спорадических «хождений в массы» мы всегда опасались, потому что ничем хорошим это не заканчивалось.

И точно:

«Играть мы будем, товарищи курсанты, в Устав.»

Ну ясно! Во что же ещё?

«И игра очень простая: я спрашиваю — вы докладываете.»

А то!

«Товарищ курсант Мащенко! Расскажите нам, у чём заключаются обязанности дневального.»

Тоша Мащенко, безумно «радуясь» представившейся возможности, начинает «играть»:

«Дневальный по подразделению назначается из военнослужащих рядового состава…»

И монотонно, закатив глаза, бормочет абзац за абзацем, до самого конца.

«Хорошо, — кивает Джафар. — А теперь товариш сержант Донцов расскажет нам обязанности дежурного.»

Митя Донцов тяжело вздыхает и начинает тоскливо декламировать:

«Дежурный по подразделению назначается…»

Я сижу и лихорадочно прикидываю, успею ли до прибытия на место избежать «игры». С сожалением признаю, что, наверное, не успею.

И точно. Когда были рассказаны обязанности часового и разводящего, Джафар обернулся ко мне:

«А теперь курсант Кондырев расскажет нам, какие у военнослужащего бывают формы одежды.»

«Форма одежды может быть парадная для строя, парадно-выходная, полевая, повседневная и рабочая, — перечисляю я. — А также…»

«Доложите комплектность каждой формы одежды,» — перебивает меня Джафар.

Докладываю. Потом перехожу к числовым обозначениям формы одежды:

«Формы одежды бывают также номер один, два, три и четыре. Форма одежды номер один — трусы, сапоги; номер два — штаны, сапоги; номер три — полная повседневная форма одежды без ремня и головного убора, с расстёгнутыми крючком и верхней пуговицей; номер четыре — полная повседневная форма одежды.»

«Хорошо, — кивает Джафар. — Снимите пилотку и расстегните крючок, товариш курсант.»

Исполняю.

«А теперь какая у вас форма одежды?»

«Номер четыре без головного убора и с расстёгнутым крючком,» — докладываю.

«А теперь расстегните верхнюю пуговицу!»

Расстёгиваю. И вспоминаю о «вшивнике». «Вшивники» в поле надевали все — уж больно холодно в одном х/б. Но верхнюю пуговицу расстегнул-то один только я!

Джафар смотрит на меня и медленно багровеет. «Нет, товарищ курсант. У вас — форма одежды злостного нарушителя, — и вдруг как заорёт: — Автобус, стой! Курсант Кондырев, вам пятнадцать минут прибыть у училище! Через пятнадцать минут я звоню дежурному по КПП. Если вас ещё нет — получите семь суток ареста. Если успеваете, тогда у нас с вами будет серьёзный разговор. Усё, бегом марш!»

Хотя мы были уже за городом, я всё же успел за пятнадцать минут: сердобольный гаишник на мотоцикле подвёз. Но свои семь суток ареста я всё-равно получил.

В тот же день меня препроводили на гарнизонную гауптвахту, где я впервые столкнулся с начгубом капитаном Белочкиным.

Белочкин, несмотря на свою нежную фамилию, был духовным собратом генерала и Джафара — он хотел сделать «образцово-показательную гарнизонную гауптвахту». Это желание проявлялось в неукоснительном набавлении новых суток и суток ареста за каждую провинность; не смог при выпуске с гауптвахты рассказать слово в слово и без запинки статью, за которую тебя посадили, а также Гимн Советского Союза — на тебе ещё трое суток, иди подучи. И старшему камеры столько же — чтобы проконтролировал. Не постирался, невзирая на собачий холод и специально открытую форточку, — получите со старшим камеры ещё по трое суток. Нашли у тебя при осмотре окурок или спичку, да и вообще, всё что угодно, — держи ещё трое суток и старшему камеры его дозу передай, чтобы бдил.

И возражать против этого порядка никто не решался. Все отлично помнили историю, приключившуюся с дембелем Соколовым.

Попал на губу этот бравый старослужащий всего лишь за какую-то неделю до Нового Года. То-есть, даже при самом плохом раскладе больше недели он всё-равно здесь пробыть не мог: по закону, весенний призыв должен быть полностью уволен в запас до первого июля, а осенний — до первого января.

Сел на губу Соколов с ничтожным сроком в трое суток. И, как водится, немедленно отказался выполнять какие бы то ни было работы. Дембель всё-таки! Дескать, до Нового Года свою недельку в камере посижу безвылазно, а там вы меня по любому выпустите.

Доложили Белочкину. Тот не долго думал, что делать со строптивым дембелем: привязали Соколову белы рученьки к кирзовым ноженькам да и забросили в самую грустную одиночку вместе с несколькими килограммами хлорки. А одиночка — жуткий такой цементный даже не мешок, а мешочек, — метр на два. Там и без хлорки через пару дней сидения чокнешься.

Никто не знает, что с Соколовым в этом мешочке делали, но только через пять суток зашёл он в общую камеру чётким строевым шагом и вкрадчивым голосом поведал арестантам о том, что в своё время так не понимал и обижал своих командиров и начальников, и вёл себя совершенно неподобающим образом, а они ведь — как отцы родные для солдата, — ночами не спят, всё только о подчинённых своих думают и переживают, а он, нерадивый солдат Соколов, был так неправ и позволял себе вопиющие нарушения Устава, который каждому военнослужащему надлежит свято чтить, и т. д., и т. п.

Такое фантастическое превращение свободолюбивого негодяя в образцового солдата подействовало на арестантов как лошадиная доза иприта. А тут ещё зашёл Белочкин и, во избежание новых попыток прямого неподчинения, прочёл губарям лекцию о причинах и следствиях. Он как дважды два доказал своим питомцам, что отказ подчиняться — это не что иное, как невыполнение приказа, то-есть прямая измена Родине, и реакцией на это может быть только дисбат; а упрятать изменника Родины в дисбат ему лично, капитану Белочкину, ничего не стоит.