Халлдор Лакснесс - Рыбаки уходят в море… Исландская новелла

— Душу она тоже грызет, эта чахотка?

Женщина в замешательстве взглянула на ребенка, словно не в силах быстро найти ответ на такой каверзный вопрос.

— Нет, конечно, — сказала она. — Успокойтесь, мои дорогие, душу она, слава богу, не трогает.

— А из чего состоит душа? — опять спросил кто-то из ребят.

— Ах ты, господи, откуда мне это знать. Ужас, до чего вы любопытны. Так не забудьте, что вам было сказано. — Когда она отпирала входную дверь, глаза ее еще были влажны от слез.

С этого дня дети уже не осмеливались играть с мужчиной с чердака. Вначале он немного удивился, но потом, очевидно, привык и проходил мимо них так же, как и мимо других детей, не останавливаясь, будто вовсе не был знаком с этими ребятишками.

Однажды он крадучись пробирался к себе и в коридоре столкнулся с женщиной с нижнего этажа. Он приподнял шляпу — она была продавлена с боков и напоминала перевернутый горшок для каши.

— У вас очень нехороший кашель, — сказала женщина с нижнего этажа, и в голосе ее слышалось неподдельное материнское участие.

— Да, — ответил мужчина с чердака.

— Очень, очень плохой кашель, — настаивала женщина. — Может быть, вам какое-нибудь лекарство поможет?

— Я принимаю лекарства и иногда чувствую себя вполне сносно. Впрочем, врач так и не сумел определить, что со мной такое.

— Что вы говорите! Здешний врач, из Рейкьявика?

— Нет.

— Большинство врачей ничего не смыслят в болезнях. Таких, кому можно доверять, среди них раз, два и обчелся. Все они только и знают, что винище лакать да за бабами волочиться. Тот, к которому вы обращались, тоже небось водку глушил?

— Нет, — промолвил мужчина. — Он всего-навсего нюхал табак.

— Вот как, — сказала женщина. — Ну, все равно, от этих лекарей лучше держаться подальше, особенно женскому полу, чтоб не приставали, даже если они не пьют, а только нюхают табак. И все-таки, мне кажется, вам бы надо пойти к врачу — при таком-то ужасном кашле — и заодно спросить, нет ли какого средства, чтобы вам прибавить в весе. Вам ведь, наверное, и самому неприятно, что вы такой худой.

Мужчина хмыкнул.

К врачу он не пошел, и каждый раз, едва лестница начинала скрипеть под тяжестью тощего тела в синем нанковом костюме, с термосом, торчащим из заднего кармана брюк, женщина с замиранием сердца слушала у себя на нижнем этаже, по-прежнему ли он кашляет или кашель прошел, но кашель и не думал проходить.

Так шли часы, недели, месяцы, и каждый вечер на лестнице раздавался скрип, сливавшийся с кашлем тощего мужчины с чердака, вонзаясь в тело женщины с нижнего этажа, впиваясь ей в мозг и в кости. Она знала, каждый день в эту минуту лестница непременно должна заскрипеть, и тем не менее всякий раз скрип вонзался в нее, точно нож. Господи, спаси и помилуй!

Но однажды она не услышала на лестнице привычного скрипа, и кашлять тоже никто не кашлял. Это было удивительно. Она ждала и поминутно прислушивалась, затаив дыхание, но не могла различить ни малейшего звука. Похоже, он слег. Бедный, бедный. Она всхлипнула, подумав о том, как много на свете чахоточных и как ужасно, что эта самая чахотка с такой жадностью грызет человеческое тело. И душу тоже? — спросил один из детей. Бог его знает, может, она правда заодно грызет и душу.

Она прождала до самого вечера. Может, она просто не заметила, как утром он ушел из дома, может, он ушел раньше обычного. Может быть, повторяла она, в то же время зная, что это невозможно, да и что могло вдруг заставить его так резко изменить своей привычке после долгих лет, в течение которых он выходил из дома в строго определенное время и ни разу — она могла бы поручиться, — ни разу не отступил от этого правила. Может быть, говорила она себе и все ждала.

Господи, спаси и помилуй! Скрип не раздался и тогда, когда мужчина обыкновенно волочил свое тощее тело вверх по лестнице. И кашля не слышно. Она не могла больше этого выдержать. Это было выше ее сил. Тишина была еще хуже, чем кашель и скрип: если кашель, словно остро отточенный перочинный ножик, в одну секунду протыкал ее насквозь, то молчание было точно заржавленный тесак, которым кто-то вспарывал ей грудь, водя им то туда, то сюда. Она не могла больше этого выдержать. Собралась с духом, осторожно поднялась по лестнице, прокралась через сушилку и очутилась перед дверью его каморки. Изнутри доносился приглушенный, но бурный кашель. Постояв немного в нерешительности, она постучала. Кашель усилился, потом послышалось:

— Войдите!

Он лежал на диване, укрывшись периной до самого подбородка. Изможденное лицо влажно поблескивало в полумраке, напоминая воблу, которую повесили вялиться под навес и которая начала уже оплавляться на ветру. Глаза сильно блестели: по всей вероятности, у мужчины был жар.

— Значит, вы заболели, — сказала женщина с нижнего этажа и глубоко вздохнула. — Я так и решила.

— Пустяки, — сказал мужчина с чердака. — Всего-навсего небольшая простуда.

— Да какая уж там простуда, — возразила женщина. — К тому же вы, должно быть, голодны, наверняка за весь день крошки во рту не было.

— Что вы, я совсем не голоден. Просто лень одолела, никак не могу заставить себя выбраться из постели. — И он расхохотался — подумать только, от пустяка и такая вдруг слабость. Он хохотал и все не мог остановиться. Женщина не знала, что и думать. Уж не рехнулся ли он? В конце концов у него начался новый приступ, он кашлял и кашлял, казалось, еще немного, и он задохнется — и тут на губах появилась кровь.

Женщина с нижнего этажа стояла и смотрела, как он корчится и бьется в судорогах.

— Боже милосердный; — проговорила она, когда кашель чуточку утих. — Неужто вы и в самом деле не знаете, что с вами?

Он смотрел на нее, ничего не отвечая.

— Да ведь у вас чахотка, это же ясно как божий день!

— Я знаю, — тихо сказал мужчина с чердака.

Женщина тем временем начала всхлипывать.

— Ах ты, господи! Может, все дети уже заразились чахоткой, все до единого!

— Это было дурно с моей стороны, мне следовало избегать контактов с детьми. Но я ничего не мог поделать, меня всегда очень тянуло к детям.

Она заметила, как при этих словах у него дрогнул голос, и ей даже почудилось, что перед ней совсем другой человек, а вовсе не мужчина с чердака.

— Вам надо было давным-давно лечь в больницу. Почему вы этого не сделали?

— Видите ли… Мне никак нельзя было лечь в больницу. Ведь моя мать ничего не знает.

Женщина с нижнего этажа всплеснула руками:

— Чего не знает ваша мать? — Она была поражена до глубины души и не могла взять этого в толк. Помолчав немного, мужчина ответил:

— Видите ли, она не знает, что я заболел туберкулезом. Мы не виделись вот уже пять лет. Срок немалый, согласитесь. Я регулярно посылал ей деньги все это время, но она не знает, что у меня туберкулез.