Анатолий Новиков - Календарные дни

С порога Блицистов, как в прошлую и позапрошлую среды, как всегда, заявил, что нынче завершил киносценарий трехсерийного художественного фильма о нефтяниках, который примут, и непременно с радостью, на любой студии и знаменитый режиссер, ахнув от избытка счастья и изумления, тут же ухватится за материал обеими руками. Покойно развалясь в широком кресле и семеня по лицам и вещам хитрыми живыми глазами, он сообщил без перехода, что опять вчера познакомился с первокурсницей, у которой очень тонкая талия, — он с грацией индийской танцовщицы показывал какая, и большая грудь, привел домой, и бедняжка всю ночь дрожала на постели, плача и шепча: «Милый, милый Блицистов! Не делай этого, мне еще рано!» Масляные пятна в его глазах при этом расширялись, стекали вниз, и скоро все лицо блестело от жира.

Потом он, встряхивая давно не мытыми дервишскими волосами, без паузы после очередного сценария и очередной девчонки сообщил, что нынче утром получил телеграмму от какого-то Глинкина. Тот приглашал на путину в Ханты-Мансийский округ. Ежели кто со мной поедет, уговаривал Блицистов, то тысячу рублей можно в месяц взять легко, но, на его взгляд, заезжие строители много больше получают за то же время — до сорока процентов от стоимости объекта, — и предлагал, не сходя с кресла, организоваться в бригаду, а еще лучше призанять рублей сто у знакомого официанта Петушкова и двинуть в Ялту на загар, на сухое вино, на девочек, а когда деньги кончатся, можно, в конце концов, и ящики поколотить на овощной базе. Попутно Блицистов попросил до следующей среды десять рублей, но ему не дали — никому не охота было прикармливать к себе этого семипудового оптимиста с маленькими розовыми ладонями: просить-то он просил давно, да никогда не отдавал.

Иванов был особенно скучен и раздражен потому, что наконец предложил своей подруге отправиться в загс. Эля, так долго ждавшая оформления отношений, сильно обрадовалась, но, зная его характер, скрыла душевное волнение, и это знание его слабостей, умение сдержать порыв для цели — покоробило Иванова. Ведь промеж них — он и сделал предложение потому, что сознался себе, — промеж них не было никакой любви и уж во всяком случае не было той, о которой он мечтал напрасно столько лет, и оттого ее понимание, искусственное, приобретенное опытом внебрачных связей, казалось еще более оскорбительным. И если к опыту ее не приложил до сих пор руки Блицистов, то предложение Иванова было желанием уберечь старую подругу от таких, как Блицистов, — а по возрасту ей это грозило скоро.

Он слушал Блицистова, и ему пришло на ум, что хозяева приглашают драматурга только по инерции — ведь тот слыл когда-то перспективным — да еще потому, что умел ловко паузы замазывать в застольных беседах. Новый тип краснобая в пору информационного бума и невиданного расцвета массовой культуры интересно кроил сколько угодно вариантов из трех вещей: женщина, кто и сколько зарабатывает, приятный отдых. Иванову, слышавшему пошлые монологи много раз, хотелось встать шумно из-за стола именно в эту среду и изо всех сил ударить Блицистова по самодовольному лицу, и он отворачивался, чтобы скрыть неприязнь. Было неловко и грустно всякий раз, когда вспоминалось, что кинодраматург прожил пустоцветом более трети самого бурного из столетий, не написал ни единого сценария из народной жизни, а за его многолетнюю, ненужную никому учебу платил именно народ, — и что у него не было ни семьи, ни детей от любой женщины, и что кормят его до сих пор старики-родители. Новые люди слушали Блицистова с интересом, умные, правда, — с плохо пригнанным. На первый случай многие верили в байки, как когда-то и сам Иванов, смущавшийся бесстыдству интрижек и откровенности, пока не вызнал правды. А правда состояла в том, что Блицистова принимала молодая бабушка из промтоварного магазина, что жена его, не выдержавшая позерства и разговоров, сбежала, что породистая собака, оставленная в утешение, тоже исчезла от голода и натиска блох. Знал и помалкивал — кому в избранном обществе нужна была точная информация об этом?

Владлен поставил перед сценаристом пиво, чтобы к приходу гостей подогреть тому фонтан красноречия. Блицистов немедленно принялся за напиток и жаркое и, облизывая с пальцев жир, пристал к Иванову:

— Как дела, учитель? Контрабас продал? А то куплю по дешевке — деньги появятся!

Иванов тяжело вздохнул и тайно покраснел — был грех. В начале их знакомства, не разобравшись в шутовской манере жизни Блицистова, предложил купить тому инструмент. Иванов тогда как раз с джазовой самодеятельностью завязал окончательно — ребята из группы сильно повзрослели, ухватились за семьи, телевизоры, и пошла уже не та импровизация, не концертная то есть. Раз обмолвился об инструменте, а сожалеть до сих пор приходилось. Он, правда, потом кому другому продал бы, но вдруг по-мальчишески жаль стало инструмента, на котором было столько сыграно, который подарил ему в юности сильнейшее чувство — чувство согласия, единения, духовного родства с коллективом — и которого так не хватало Иванову теперь. Инструмент стоял в квартире Екировых, и об него часто запинались гости.

— В самом деле, возьму для экзотики! — гудел Блицистов. — У меня, братцы, новость: приняли сценарий документального фильма о производстве жевательной резинки в городах Нечерноземья. Одночастевка, правда. А ты, Иванов, подкинь интересный сюжет о школьниках — сценарий вместе напишем. Я, брат, всех прохиндеев на киностудии в лицо знаю, и все мои большие друзья.

Иванов закрывал глаза. Слова, слоги, звуки…

— Тебе, Сережа, иллюзионистом в цирке трудиться, — подсказывала белесая хозяйка, пряча колкие умные глаза под толстыми стеклами очков. — Цены бы не было!

— Да ну? — удивлялся, радуясь вниманию, Блицистов. — А в чем секрет?

— Я не видела еще человека, — серьезно и по всегдашней привычке недоуменно признавалась Ида, — чтобы у него столько слов разных было спрятано внутри и чтоб ими с таким блеском жонглировали!

Замечание это, по мнению Иванова, было завершенным. Слова у Блицистова рождались в недрах желудка, легко соединялись и выходили наружу в виде клейкой кашицы, принимавшей любую подставленную форму.

Еще позвонили. Вошел, схватывая предметы, людей, композиции круглыми, как объектив, глазами и шурша ладошками, точно на улице мороз лютый, Григорий Чпок. Это был фотограф-ремесленник. Для приятелей, естественно, только что пришедший от Скарлатти, Моцарта, Гараняна, от Кустодиева, Пименова, Евтушенко, от модной художественной выставки или показа модной сезонной одежды, от областной собачьей выставки или просмотра «кольцевого» фильма — от свежака то есть всегда.