Анатолий Новиков - Календарные дни

Неожиданно все притихли и напряглись, как в ожидании скорой скверной шутки, но под пьяную лавочку эта шутка сошла бы за правду, а правда — за шутку, как посмотреть, расценить как.

— Я думаю, — медленно начал Иванов, и слова наплывали уже подготовленные кем-то, правильные, прописные, — думаю, что каждый из нас страстно и тайно мечтал в юности о чем-то лучшем, чем занимается сейчас, о высшем. Один хотел стать поэтом, другой — сказать свое слово в генетике, третий — написать такой роман, чтобы люди стали нежнее и бережнее обращаться друг с другом на следующее же утро. Куда же все это ушло, скажите мне, милые пристебаи срединного прозябания?

— Ну уж, совсем скучно, — простонала Юля. — Договаривались же о любви побеседовать.

— Да разве мы, порознь и вместе, с нашим духом тогдашним про такие будни грезили? О таких средах пылали? Куда все делось? Никуда — в нас все осталось, но так далеко, что никакая сторожевая псина не сыщет.

— От правды не уходи, — подсказали ему зло, потому что почуяли, что лопнул нарыв у парня, но по странной иногда человеческой сущности провоцировали, чтобы облевался сам и их вымарал своими ответами. — Ты пока соберись с духом, а Гришуня нас сфотографирует на вечную память о наших средах.

Чпок засуетился с японским аппаратом.

Через несколько минут большая фотография, отсвечивая бликами на сгибах, ходила по нетерпеливым рукам. И человеки на ней, объединенные счастливым чувством праздного запечатления на веки вечные, смотрелись дружными, никогда не сомневающимися в выбранном быте орлами.

Сухощавый элегантный Екиров, положив щадящую руку на круглое плечо супруги так, чтобы материал не смять, не испачкать, по-хозяйски разменял взор в перспективе.

Скромно позировал потомкам Блицистов, даже на черно-белой фотографии окрашенный в слегка розовый, лубочный цвет.

Выцеливал в пространстве очередную жертву Эдипьев, с удрученным от малости собственного жалованья лбом и тайным прищуром всевидящих глаз.

И Юлия с юным партнером замерла голубиным контуром, готовая вот-вот наворковать с три короба о конкретной физиологической любви.

А вот и сам гражданин Иванов с провалившимися глазами глядит напряженно в черное стекло фотоштуки, точно ожидая, как в детстве, планового вылета барбарисовой птички.

Не давая приятелям опамятовать, Григорий ловко наклеил на групповой снимок со случайно попавшим в кадр рисованным Свифтом свою паспортную фотографию — получилось плоское, но живое и верное отражение регулярной среды.

— А пусть теперь Иванов, — быстро предложил Чпок, округляя до совершенно правильного, математического круга глаза, — пусть вывалит о каждом из нас все, что думает, даже гадости, раз ему сегодня не терпится правды. Без имен, конечно. Вы Гришу одобряете? А мы станем лицами к стене. Если кто себя узнает — а как он может себя не узнать? — пусть поднимет руку. Он — узнаваем! — а?

— Тогда мне разрешите! — заискрился темпераментный на пакости Эдипьев. — Иванов, может быть, знает, да не скажет.

— Иванов! Иванов! — закричали голоса.

Все с готовностью повернулись к стене, вроде бы разрешая казнить немножко себя.

Иванов вспотел. «До шутовского приговора я не опущусь, — думал он. — Но если бы я имел право судить, то первым делом отказался бы от такой мороки». Он крепко придавил пальцем на фотографии ехидную головку Эдипьева, потом, подумав секунду, накрыл ладонью остальные головы и понес, видимо, не соображая и не думая:

— Неужели ты, всю жизнь работавший по принуждению, на себя, только, ты считаешь себя порядочным человеком? По моему искреннему мнению, ты частичка земной гнили, которую чем скорее убрать, тем лучше.

— Не забывайся, Андрей! — предупредила Ида из кухни, так как женщин не взяли в приговоренную команду, хотя они сильно любопытствовали, как и все женщины нынешнего полусвета.

— Создатель ошибся один раз, создав на безжизненной планете голую собаку. По он исправил дело, наградив животное шерстью и норовом. Человеку же кроме рук и ног он дал еще и мыслящую конечность — голову, потому что ему уже не хотелось совершенствовать мир в одиночку. Вот этого теперь уж не поправить! Ты, например, используешь свой совершенный мозг только как примитивную сеть для отлова нужных тебе целей, убеждений, желаний, скотских наслаждений и венца твоего хотения — вещи. В конечном счете, все твои рабочие и мыслящие конечности потворствуют тщеславию, похоти и желудку. Скромная рептилия — та сделала для мира гораздо больше. Она вынесла на панцирной спине жизнь, дав ей различные направления, облагородила, сдохнув, землю. А вот ты только загаживаешь то ничтожное пространство и время, которые отведены тебе для совершенства. Ты понимаешь это совершенство как захват более качественной и бесполезной вещи и доволен до истерики, коли повезет. Кстати, ты и рад-то не бываешь, а лишь — доволен…

— Знаешь, старик, — не выдержал воспитанный Екиров. — За такие сравнения выбрасывают из любого окна даже покойника.

— Я не кончил! — крикнул Иванов и перебежал взглядом с лица на лицо, точно музыкант, читающий с листа партитуру. — Ладно, не стану говорить загадочно и отвлеченно. Возьмем сегодняшний день. Мучила тебя совесть за твою серость? Благородная страсть подвига? Тревога за брата? Да нет же! Если ты и испытал душевное шевеление, так то была зависть, подлая радость чьей-то неудаче или восторг барана-пробника, пущенного в овечье стадо. Ну, кто из вас поднимет руку вторым? Потому что сначала все это относится ко мне.

Обрыдли Иванову все эти рецептурные пирушки, но суть была в том, что никто из сообщников в грехе не признался, — выходит, оболгал он товарищей или напутал что-то, но все они разом отвалились от стены и, опереточно крича и размахивая руками, двинулись на обличителя.

— Да, я — подлец! — твердо выговаривал каждую букву багровый Блицистов. — Подлец! Ну — и что?

— Предупреждал ведь, чтоб не наливали больше товарищу, — быстро упрекнул общество Чпок и ловко выдернул снимок из рук Иванова. — Напоили его, накормили — ведь напоили, накормили, а? — разрешили правдой побаловаться, а он всю грязь вспенил. Как ты до сих пор не свихнулся со своей душевной мукой?

— Начитался праведно-мистической беллетристики, — взвизгивал Эдипьев, — или газет насмотрелся.

— Да баба ему нужна — вот и весь сказ, — неожиданно ввязался молчаливый Юлин партнер, и все засмеялись, вроде так оно и было на самом деле.

— Будем все-таки плясать? — Екиров вновь включил агрегат, и пары задвигались как ни в чем не бывало, точно человечки на механическом футбольном поле после небольшой паузы.

А Ида осадила перед Ивановым поднос с кофе — отпаивала географа, жалела по-своему.