Александр Строганов - Стравинский

– Скажите, голубчик, вы маньяк?

29. Томление. Кант

Утро.

Бывший боевой, а ныне домашний конь Арктур стоит, посапывает, бубнит про себя. Стоит в коридоре таким образом, что голова его направлена в сторону кабинета Веснухина. Позади коня большая кухня с Полиной Ивановной. Дабы не обижать Полину Ивановну можно, конечно, сделать маневр – попросить коня попятиться на кухню, там развернуть и попросить попятиться еще раз. В таком случае голова Арктура будет направлена уже в сторону кухни. Но в этом нет никакого смысла, потому что, во-первых, Полина Ивановна речи коня игнорирует, а во-вторых, сено-то размещено как раз в кабинете полковника. И сам полковник в кабинете полковника душой и ликом темен после праздника на сене возлежит в ожидании воскрешения. По соседству кот Мартин на подоконнике, сахарится на солнышке. Щурится, но не спит, следит за собой и вообще следит. Ленивое, но хитрое до чрезвычайности создание. Делает вид, что слушает Арктура, точнее так – снисходительно слушает Арктура. Водит ушами, дескать, весь внимание. Правда иногда вставит слово или фразу, но, как правило, невпопад, возможно, для того лишь, чтобы не уснуть.

Презрением отношение кота к Арктуру назвать нельзя, хотя некая брезгливость ощущается. Думаю, в данном случае, лучше всего подходит слово «усталость». От коня Мартин устал, как говорится, с первого взгляда, когда военачальник, роняя ведра и плечики с одеждами, харкая и чертыхаясь, приволок обезумевшее от страха животное в квартиру и представил домочадцам в качестве названного брата и нового члена семьи. Куда деваться? приходилось терпеть… Ничего, со временем все как-то устроилось.

В отличие от Мартина Веснухин действительно слушает коня, в минуты просветления даже пытается полемизировать. Иногда вслух. Правда, речь его пока невнятна, но это пройдет. Все, как известно, проходит. Золотые слова.

В помещении у коня голос, с чем бы сравнить?.. Доводилось ли вам когда-нибудь сталкиваться с чревовещателями? Если да, вы сразу поймете, о какой тональности идет речь. Если же не доводилось, попробуйте представить – когда бы мы Мартина завернули в тулуп, если бы нам это, конечно, удалось, завернули и дернули бы, как следует, за хвост, то, что услышали бы мы из-под овчины и есть голос чревовещателя. Во всяком случае, очень близко. У полковника те же интонации. Так что извне беседа наших героев напоминает дотошное урчание пробуждающегося по весне затона.

Беседа длиться уже минут сорок. Нам удается захватить самый финал. Жаль, конечно, что пропустили начало, но самую суть уловить, надеюсь, удастся.

Полина Ивановна сокрушается, жалеет меня, – говорит Арктур. – Думает, что лошадкам доставляют удовольствие баталии, бега или цирковые представления. Жалость, простите, Семен Семенович, ложная. Простите, Христа ради. Я против Полины Ивановны ничего не имею, мало того, обожаю и восхищаюсь этой святой женщиной. Конечно, ей надоело мое ворчание, и убирать за мной надоело. А я вас, полковник, предупреждал, меня не всякий выдержит. Голова большая, думы одолевают. Кто-то должен тянуть лямку, покуда человечество в замешательстве пребывает, согласитесь? Опять же наследие его многовековое часто сомнительно. Фигурально выражаясь, попахивает порой, извините. Не к столу будь сказано. Кто-то должен разгребать? Кто? Ответ очевиден… Да, у меня взгляд на предметы и явления печальный, аналитический. Это вообще свойственно лошадям. Тоска для нас привычное состояние. Что же касается удовольствий, хотите, верьте, хотите – нет, мне теперь хорошо. Даже очень хорошо. Под этим я понимаю равновесие желаний, высшую симметрию, если хотите. Притом, что тотальная симметрия понесла сокрушительное поражение, мое нынешнее положение можно считать уникальным, исключительным, подарком и чудом одновременно.

Полковник, стеная, поворачивается на бок, – По поводу симметрии ты, конечно, погорячился.

– Ничуть. И напрасно вы возражаете, Семен Семенович. Я вас не имел в виду. Вы и ваши ноги, точнее ваша нога здесь ни при чем. Одна, две, даже три допускается. А если пять или одиннадцать? А так называемый цивилизованный мир стремится именно к этому. Возьмите композицию в музыке, живописи, архитектуре, где угодно. Композиция, предполагающая симметрию у современного человека, разумеется, образованного современного человека, чаще всего вызывает недоумение и отторжение, воспринимается как догма и примитив. Я согласен, асимметрия – безусловное движение вперед, прорыв. Но это, знаете, пока не столкнешься с серьезной бедой. Несчастье, знаете, очень скоро расставляет все по своим местам. Дело в том, что симметрия первична. Базовая величина. Не было бы симметрии – не случилось бы и асимметрии. А приверженность тому или другому непременно ведет к специфическому структурированию желаний.

Кот вытягивается вдоль подоконника, – Не знаю, я сегодня спал без сновидений.

Арктур продолжает, – Помните, у Канта? – Способность желания – это способность существа через свои представления быть причиной действительности предметов этих представлений. Удовольствие есть представление о соответствии предмета или поступка с субъективными условиями жизни, т. е. со способностью причинности, которой обладает представление в отношении действительности его объекта (или определения сил субъекта к деятельности для того, чтобы создать его). И еще – поразительно, как люди, вообще-то проницательные, полагают, будто различие между высшей и низшей способностью желания можно найти, если определить, имеют ли представления, связанные с чувством удовольствия, свое происхождение в чувствах или в рассудке. Когда речь идет об определяющих основаниях желания, и усматривают их в приятном, откуда-то ожидаемом, вопрос вовсе не в том, откуда происходит представление об этом доставляющем удовольствие предмете, а только в том, насколько это представление доставляет удовольствие. 7 7 Иммануил Кант. «Критика практического разума»

Веснухин, стеная, возвращается в исходное положение, – Я к Канту со всем уважением, конечно, но и с Кантом можно спорить.

Арктур соглашается с полковником, – Несомненно. Спорить можно и даже необходимо. Что-то взять на вооружение, от чего-то решительно отказаться. Что называется, сняли с языка. Я как раз сейчас размышляю над сообщением, которое хотел бы назвать «Критика критики практического разума». Может быть, название и не отличается оригинальностью, но суть отражает, а это – главное. Постараюсь успеть к следующему четвергу.

Семен Семенович с нотками отчаяния, – Эх, четверги, четверги. Быть ли еще четвергам? Что же случилось с Сергеем Романовичем? Тревожно на душе.

Арктур подхватывает, – А вот, кстати, живой пример.