Александр Строганов - Стравинский

Климкин, – Насилу.

Полковник, судя по выражению лица, все еще смакует тягучую негу, – Как вы сказали?

– Насилу нашел. Вы спросили, как я вас нашел? Вот я ответил.

– Жаль, что вы не выпиваете, Климкин. Вам незнакомы красоты воскрешения. Как, кстати, вас звать? Что же это, Климкин, Климкин, разве такое годится? Не в строю всё же.

В диалог вступает Арктур, – Весьма спорное замечание.

Климкин отвечает, – Между собой вы зовете меня Горбунком, я знаю. Из-за рюкзака, я знаю. И не обижаюсь. Так и впредь называйте, ничего страшного.

– Надеюсь, вы понимаете, что это любя?

– Да я не ропщу. Горбунок и Горбунок. Какая, в сущности, разница?

Веснухин не отступает, – А как матушка вас называла?

– Кузьмой. Кузей.

– Прекрасное редкое имя. Что привело вас к нам, Кузьма?

– Кузьма, надо же! А я предвидел. Нечто подобное должно было произойти. Выходит, не ошибся я адресом.

– О чем вы?

– Так, размышляю. Я задумчивый человек, часто размышляю, придумываю всякую всячину. Вы уж меня потерпите, я скоро уйду… О чем? Всё просто. Давно не слышал своего имени. Сызмальства и не слышал. Спасибо вам. Нет, не ошибся я адресом.

– Что привело вас к нам?

– Так я вам денег принес.

Нелепое заявление Климкина, как и следовало ожидать, не принимается всерьез и повисает в воздухе. Так что, после небольшой паузы полковник снова спрашивает, – Так что привело вас к нам, Кузьма?

– Я же сказал, принес вам деньги.

Семен Семенович в некоторой растерянности, – И много?

– На мой взгляд, немало. Хотя я не пересчитывал.

– Что это?

– Подобие подарка.

– Пожертвование?

– Можно и так сказать.

– И зачем вы их, с позволения сказать, принесли?

– По моему разумению, вы могли бы купить на них что-нибудь полезное. Новую попону или сена, например.

– Нет, нет, вы меня не поняли, зачем вам?.. что это все же? пожертвование, подарок?.. не важно, зачем вам дарить деньги?

– Просто так. Вы милые люди, неиспорченные люди. Я должен был.

– Кому?

– Без адреса. Просто должен. Вот выбрал вас. Искал именно вас.

– А самому вам, что же, не нужны деньги?

– Нет. Я подумал. Я хорошо подумал. Мне денег не нужно. Я не смогу к ним привыкнуть. И я бы очень хотел отдать их. Именно вам. И, пожалуйста, не отказывайте мне.

– Что случилось?

– Ничего особенного. Можете мне верить. В понимании обычного человека ничего особенного. Это всё мои фантазии. Неприятные, темные фантазии. Откровенно говоря, я не хотел бы говорить об этом. Пожалуйста, можно я не стану посвящать вас в детали? Просто возьмите, и всё… Вы могли бы купить попону…

– Нет, дорогой Климкин, так дело не пойдёт. Вы должны рассказать нам всё. Без утайки. У нас так заведено.

– Настаиваете?

– Настаиваю.

– А если мои доводы покажутся вам неубедительными? А мне очень-очень нужно передать вам деньги.

– От кого?

– От себя.

– Если ваши доводы покажутся нам неубедительными, Климкин, вы уйдете вместе со своими деньгами к себе домой. Или к чертовой матери. Это уж как пожелаете.

На лице Горбунка грустная улыбка, – Риск.

– А без риска никак.

– Упустил из вида, что вы военачальник, командарм.

– Не командарм, но не помнить нас, командармов, и в годы тишины – серьезная ошибка, Кузьма. А в годы тишины – в особенности. Вы уж меня простите, я – прямой человек. Никогда не забывайте тех, кто всегда рядом. И за столом, и в тишине, и в грозовую, как говорится, минуту. Не ровен час, полыхнет.

Полковник вытягивает шею, – Полина Ивановна! Час пробил! Будьте любезны!

Полина Ивановна, уже не мираж, но вполне земная, действительно, с бликами горящей избы в зрачках, шумно водружает бутыль, и покидает кухню, на сей раз с высоко поднятой головой.

Веснухин вновь наполняет стакан, – Везувий пробуждается. Что скажешь, Арктур?

– Пробуждается, полковник, как есть пробуждается.

Полковник Климкину, – Женщина трудной судьбы. В гневе чрезвычайно опасна. Сравнение с вулканом не случайно. Если повезет, сами сможете убедиться. Бывает, и на улице настигнет. Соседи знают. Уже выучили ее. Ничего, некоторое время продержимся. Продолжайте, Климкин.

– Может быть, я уйду, да и дело с концом?

– Нет, нет. Теперь уже поздно. Теперь уже придется все рассказать. Предлагаю вам все же выпить для храбрости.

Горбунок зажмуривается, набирает полные легкие воздуха, протягивает руку, – Давайте.

– Вот так бы сразу!

Климкин опрокидывает стакан, таращит глаза, закашливается.

Полковник громыхает, – Да разве так я учил? Маленькими глотками, маленькими! Не важно! Все равно молодец! – пьет из горлышка, – Ну, теперь держись! Давай Кузьма, жги!

С этими словами, по-видимому, растратив последний запас энергии, Семен Семенович роняет голову на грудь и погружается в дрему.

Понемногу придя в себя, Горбунок обнаруживает, что кухонька наполнена неземным свечением, а ее мелькающие рябью обитатели, полковник и голова коня – ничто иное, как совесть, и совет, и избавление, и уж теперь великий грех скрывать от них что бы то ни было, ибо материализовались они в его жизни единственно с целью утешить, наставить и повести, – У меня еще полон рюкзак алмазов. Но алмазы – это на потом, для дела. Это не то, что деньги. Другое, совсем другое. Но если нужно, я вам и алмазы отдам. Только скажите. Мне не жалко. Мне для вас ничего не жалко. Вы – славные неиспорченные люди. Потому что кони – это те же люди, только крупнее и мечтательнее, что ли. Хотел бы я встретить живого пегаса, ибо бесконечно верю, что они существуют, и наша встреча еще предстоит. Уверен, что Баллас прячет парочку пегасов. Баллас – это такая Новая Атлантида, я сегодня отведу вас, и Полину Ивановну, и кота, и вы убедитесь, проникнитесь, и вам не захочется возвращаться никогда. Я слышал и прежде, что водка лечит, но как-то не представлялось возможным убедиться. Необыкновенная ясность ума и восторг помыслов.

Арктур, – Полковник по этому поводу говорит – уж я вам мысли-то подсоберу.

Климкин смеется, конь ржет.

Горбунок продолжает, – Не жалко, я себе еще найду. Там, в Балласе алмазов множество. И вы найдете. Я научу вас искать. Это не трудно… Завтра пойдем, сегодня, наверное, уже поздно. Вы и представить себе не можете, как всем нам будет хорошо, будет хорошо, будет хорошо… Вот вы не верите, а я знаю способ. Никто не знает, а я знаю. Чувствую. Брести с фонарем, печально, безнадежно, точно это и не фонарь, вовсе, а паучья жила или помазок. И вдруг мреющее свечение. Мреять. Брадобрей. Брод. Не пустые слова. Вот вы не верите, а всё – не пустые слова. И голуби. Мириады голубей. Прошлого больше нет. И будущего тоже. Потому что вот оно, будущее, сегодня, сейчас. А без этого, согласитесь, и жить не стоило. Спасались любовью. Кто как умел. Но любовь, вы же знаете, сочится и тает. Письма – в топку. Рано или поздно. Там в Балласе писем множество. И самолетиков, и корабликов. Можно умереть от счастья. Я, когда в первый раз столкнулся со всем этим – тотчас умер. Взаправду. А когда вешние ручьи или море навещает? Жемчужное свечение, сон, явь, движение в окнах. И окна имеются, не думайте. Встречи, уединение – что душе угодно… А теперь, пожалуйста, возьмите у меня деньги и я пойду. Я, видимо, пьян. Опьянел, видимо… Я прежде не пил никогда, не знаю, что это такое.