Катя Саргаева - Глупые люди

— Господи, какие крошечки, — сказала женщина с сияющей улыбкой, — а можно я его поглажу?

Она была первой за три дня, кто спросил разрешения, а не кинулся сразу беспардонно хватать нас.

— Погладьте, можете и на руках подержать, если хотите, — ответил продавец.

Женщина опустила руку в коробку, и я влип в нее своим мокрым носом. Как же хорошо от нее пахло, этот запах чем-то напоминал мне запах нашей мамы. Она аккуратно трепала меня за ухо, и говорила что-то, тембр ее голоса был таким успокаивающим, что мне захотелось, чтобы она взяла меня на руки. От всех остальных, кто хватал меня, я пытался увернуться, хоть и безуспешно, но пытался, а к ней мне хотелось, мне казалось, что она очень теплая. Я встал на задние лапы и потянулся вверх по ее ладони.

— Ты хочешь ко мне на руки, малыш? Ну пошли, твой хозяин разрешил.

Она поставила на пол свою сумку, и аккуратно взяв меня обеими руками, достала из коробки. Потом прижала к своей груди, как что-то очень ценное и хрупкое. На ней было легкое открытое платье, и еще у нее большая и пышная грудь, и я улегся на ней как на перине. Еще ни от одного человека я не чувствовал того, что исходило из ее сердца. Позже я узнал, что это Любовь. Безусловная. Что-то подобное исходило и от нашей мамы, когда она вылизывала нас с братом. Мне было так хорошо с этой чудесной женщиной, я даже представить не мог, что она положит меня на место. В эту холодную и бездушную коробку. Но она положила. Тогда я выл и скулил так, как будто меня бросили с обрыва. Женщина взяла свою сумку и медленно отошла от нас. Мне кажется, что тогда настоящие слезы катились из моих глаз. Хозяин кричал на меня, и хотел, чтобы я замолчал. Он тоже не знает, что дети все одинаковы, неважно собачьи они или человеческие. Я не замолкал, и тогда он начал бить меня. Мне было все равно, и я не переставал выть, эта чудесная женщина, от которой пахнет ванилином и немного моей мамой бросила меня, что может быть хуже?

— Пожалуйста, не бейте его, — услышал я сквозь собственный вой голос чудесной женщины, — я куплю его, только не бейте.

Моя спасительница. Я буду верен тебе до конца своих дней. Тогда я еще не знал, что меня отдадут на растерзание избалованному ребенку, но мы уже ехали в метро на день рождения Вероники. В метро было страшно, все вокруг тряслось и качалось, но чудесная женщина прижимала меня к своей груди-перине, и мне становилось спокойнее.

А потом меня вдруг подарили. В первую же минуту, как Вероника взяла меня на руки, я описал ее, из-за чего и поднялся первый скандал. Лена кричала на Геру и Ольгу Сергеевну (тогда я и узнал, как ее зовут) что они две мямли, разбаловали Веронику. Что они под дулом пистолета не должны были идти у нее на поводу. Что теперь эта псина (то есть я) изгадит весь дом, и так далее и тому подобное по списку. Я испугался крика этой грозной женщины и спрятался под стол, он был накрыт скатертью, свисающей почти до самого пола, и там я был как в форте. Через минуту ко мне под стол залезла Вероника. Она была очень грустной, и в глазах ее стояли слезы. Тогда я подошел к ней, и начал лизать ее щеку. В тот момент я понял, что и эта девочка одинока во всем этом красивом доме, с кучей игрушек, одежек, и всего, что только можно пожелать. Она также испугалась эту грозную женщину, свою маму. Но ведь так не должно быть, мама должна быть защитой, а не угрозой. Мне было жаль Веронику, несмотря на то, что она была ребенком, и часто делала мне больно. Она никогда не воспринимала меня как живое существо, я был для нее игрушкой, и она могла показушничать перед другими детьми на детской площадке.

— Масяня. Ты такой масенький, плям как я, — говорила Вероника, пока мы сидели с ней под столом.

Так ко мне и прилипло это имя. Я и правда был масеньким и сладеньким пирожочком, так называл меня Гера, пока я был маленьким. Потом я вырос в огромную псину, но все равно остался Масяней.

Вероника недолго пробыла моей хозяйкой, всего четыре месяца. За это время я изгрыз все, что только мог. Тапки были моей излюбленной «едой». Потом меня били эти ми же тапками, а еще шнуром от телевизора, который я тоже сгрыз. Гера ругал меня, но никогда не бил, палачом всегда была Лена. Часто мне казалось, что на мне она просто вымещает злость. Никто из них даже не задумался о том, почему я все это грызу. А у меня просто росли зубы, и мне всего-то нужно было купить специальную силиконовую штуку, предназначенную именно для таких целей. Но я ведь глупая псина, а они умные люди, о чем тут спорить? Лена была права, я изгадил все ковры. Она просто била меня, и ни разу не сказала, за что именно она бьет. Нужно было хотя бы один раз сказать, что гадить в квартире нельзя, а нужно потерпеть до прогулки. Я умный, я бы понял. Ведь я смекнул, что у людей есть для этих целей специальная комната, ведь на улице они не писают, как собаки. Сначала я подумал, что и мне нужно писать в туалете, и надул лужу на коврик возле унитаза, но и за это я все равно получил ремня. Собаки должны быть экстрасенсами, и читать людские мысли. Мы учимся этому с возрастом, но не всё сразу, нужно немножко потерпеть пока мы вырастем.

Вырос я очень быстро, и в пять месяцев уже был почти своего взрослого роста и веса. Почему-то это никому не понравилось, щенков любят все, потому что они хорошенькие любой породы, и даже беспородные, а вот когда вырастают, то утрачивают свою милоту. Я перестал быть маленьким щенком, и соответственно перестал быть интересен Веронике. Из всей их недосемьи только Гера продолжал искренне любить меня, когда я вырос. Когда Лена была дома, мы с Герой ходили гулять в лесопарк, который был сразу за домом. Там мы с ним резвились, и зимой вдвоем катались с горки на Вероникиной ледянке. Гера все меньше проводил времени с Леной, и поэтому мы с ним подолгу гуляли. Но когда возвращались, то находили заплаканных Лену и Веронику, сидящих по разным углам. Гера был амортизатором между ними, но когда они оставались вдвоем, то дело кончалось плохо. Лена все время пыталась сблизиться с дочерью, а Вероника упиралась и отдалялась еще сильнее. Потом Лена начинала кричать на дочь, говорить, что она не имеет права так к ней относиться, что это она ее родила (это была коронная фраза и главный аргумент в любой ссоре) это она дала ей жизнь, это в основном на ее зарплату куплены все эти игрушки и прочее. Что она должна любить мать, и быть ей безмерно благодарна за все это.

Однажды мы с Герой вернулись домой в разгар такого скандала. Вероника, как всегда, кинулась за защитой к отцу, а матери сказала:

— Я ницево тебе не долзна. И я тебя не люблю.

Это был удар ниже пояса, и Лена застыла в одной позе, прямо как Ольга Сергеевна в моменты шока, видимо это у них общее. Мы с Герой набегались, и мне дико хотелось пить, а еще уйти подальше от этих криков и забраться под тот самый стол, накрытый скатертью, это было мое убежище. И я бездумно направился в кухню, к своей миске с водой, оставляя за собой следы грязных лап. Тот день был теплым, и все растаяло, а мы с Герой гуляли по лесу и месили грязь. Я с жадностью хлебал воду, в тот момент как на меня обрушились удары поводком, один за другим, Лена била меня так, как будто я был железным. Она даже рассекла мне шкуру между лопаток, с таким остервенением она накинулась на меня. Я думал, что она забьет меня насмерть, но понимал, что грязные следы, оставленные мною лишь повод. Сейчас в ее голове гудит фраза «я тебя не люблю», и она бьет не меня, а себя, пытается выбить свое чувство вины.