Вильям Козлов - Дети ада

Возбужденная этой речью толпа недружелюбно загудела, с неодобрением поглядывая на телевизионщиков и они быстренько вскочили в припаркованную неподалеку машину и укатили.

— Так все перемонтируют, что мы себя и сами не узнаем... — сказал кто-то в очереди.

— Если вообще покажут.

— Не скажите! Показывают лишь то, что им выгодно. А мы, разинув рты, смотрим. Правду показывают только «Шестьсот секунд». А как за это в печати распинают Невзорова! С дерьмом смешали, а вся страна его программу смотрит. Хотели было закрыть, так люди не дали... — По «Шестьсот секунд» тоже иногда такие страсти показывают... — робко возразила пожилая женщина. — И ночью не заснешь.

— Правду показывают, — убежденно повторил все тот же мужской голос.

Кто говорил, Иван не разглядел в очереди. В вечерней программе, действительно, показали сюжет, Иван даже мельком увидел себя, стоящего с сумкой за толстой женщиной в разрезанных на икрах сапогах, но страстного монолога худощавого мужчины с благородной сединой не услышал. Зато во весь экран показали грубую некрасивую женщину с моргающим глазом и ухмыляющегося пьянчужку в рваном ватнике.

Возвращаясь домой с буханкой черного и батоном, Иван размышлял о том, как «третья власть», так теперь себя хвастливо называют пресса и телевидение, оболванивает людей! Но и у них интерес к телевизору и газетам стремительно падает. До отвращения надоели с утра до вечера беснующиеся на экране с гитарами бородатые неряшливо одетые оркестранты с сиплыми, хриплыми голосами. Эти все телевидение заслонили и как приятно бывает вдруг сквозь этот ржавый скрип и рев электроинструментов услышать настоящего певца или певицу 50—60 годов! Вранье по радио, телевидению, вранье в газетах — никуда от этого проклятого вранья не деться! Дегтярев как-то сказал, что перестал выписывать всю периодическую печать, читая, будто купаешься в помоях... Точно сказано! У Рогожина такое же ощущение.

Сколько раз он мысленно одергивал себя: не ломать голову над проблемами, которые не подвластны твоему влиянию. То, что творят «невидимки» в правительстве, все равно не остановишь, а себе настроение лишний раз испортишь! С десяток воробьев шарахнулись под самые ноги на тротуар, юркие серые птички, будто вываленные в пыли, тут же проскочили в сквер через железные прутья решетки. Спасо-Преображенский собор открылся перед ним, едва он свернул на улицу Пестеля. На толстых цепях и стоящих торчком старинных зеленых пушках сидели голуби, из распахнутых высоких дверей слышалось хоровое пение. Идет служба. Иван круто свернул к дверям, вошел туда, тусклый после солнечного дня электрический свет освещал лики святых на фресках, пахло ладаном и свечами. Монументальный священник в нарядном, белом с золотым, шитьем, одеянии и митре с кадилом в руке стоял на клиросе, листая страницы «Священного писания».

Политика, очередь за хлебом, телевизионщики — все это куда-то отодвинулось и в душе воцарилась благодать и спокойствие, так позже объяснил заждавшейся жене свою задержку Иван.

Они, по-видимому, проследили за ним, когда он относил в антикварный на Невском икону Георгия Победоносца в серебряном окладе. Арсению Владимировичу Кулешову назначенная товароведом цена показалась недостаточной, и он решил отнести икону в другую комиссионку на улицу Наличную. Когда он вышел в холл, где толпилась очередь, к нему бросились несколько энергичных южан. Взглянув на икону, предложили даже больше, чем оценщик, но Арсений Владимирович, наслышанный про «куклы» вместо денег и прочие хитрости жулья не пожелал продавать в этой суете свою драгоценность. А икона была истинно старинной и красивой, не говоря уже об окладе. К нему даже сунулся какой-то тип в заграничной кепочке с длинным козырьком и предложил за икону доллары, но Кулешов их и в глаза-то не видел, не знал курса их к рублю и даже разговаривать не стал. Он был обычным законопослушным питерским обывателем и все, что связано, с валютой, по привычке считал криминальным. В таких традициях воспитывала большевистская власть население страны.

Сдать фамильную ценность он решил после того, как понял, что на пенсию в нынешние времена никак ему не прожить. Таких фамильных ценностей у него было три: две дорогих старинных иконы — вторая Божья матерь с младенцем тоже в окладе из серебра с позолотой — и настольные бронзовые часы. На них изображен рыцарь, отдыхающий на камне-валуне и конь, щиплющий траву. Такие часы не грех было поставить и в Эрмитаже. Все три уникальные вещи Арсений Владимирович никогда бы не продал, тем более, что их как представляющих художественную ценность, не разрешили бы вывезти за границу. Наследников у него не было, завещать-то некому. Была мысль отдать все в Русский музей, но времена переменились, не поймешь, кому теперь и музей принадлежит.

Голод, как говорится, не тетка. Было ему не до благотворительности. Если кто помоложе и выкручивались в эту тяжелую годину 1992 года, то Кулешов не смог ничего придумать, а деньги за икону — несколько десятков тысяч — помогли бы ему, как он полагал, до самой смерти продержаться. Он тогда еще не знал, что вскоре грянет гиперинфляция и десятки тысяч тоже превратятся в пыль... Божью матерь и бронзовые часы так и быть, отпишет в завещании племяннице, проживающей с мужем-полковником в Хабаровске. Из последнего письма он понял, что ей там тоже живется не сладко. Мужа подталкивают в отставку, а ему еще и пятидесяти нет. Муж у нее способный, мог бы и до генерала дослужиться, но теперь генералы не в моде...

Жил Кулешов на Таврической улице, неподалеку от знаменитого Таврического дворца, на третьем этаже в однокомнатной , квартире. Жену похоронил шесть лет назад и теперь коротал свои дни в одиночестве. Шел ему семьдесят шестой год. Раз в две недели по субботам его навещала одна хорошая женщина лет шестидесяти тоже вдовая. Может, и стоило бы жениться на ней, но убитый утратой Арсений Владимирович на могиле горячо любимой жены поклялся, что до встречи с ней на том свете останется вдовцом. Он полагал, что неизбежная встреча не за горами. Жена ему часто снилась. Обычно супруги после смерти одного из них не надолго другого переживали. Но смерть по заказу не приходит, а тут еще он взялся писать мемуары. В молодости ему пришлось шесть лет отсидеть в Воркутинском лагере, там повстречался не только с уголовниками, но и со многими интересными людьми, о которых сейчас много пишут и говорят. Это про тех, кого ни за что, ни про что в сталинско- бериевские времена расстреляли. По профессии Кулешов был краснодеревщик, потому, наверное, и выжил в лагере: делал начальству буфеты, письменные столы, резные тумбочки. Его не отвлекали от этой работы даже для сколачивания гробов. Правда, когда расстрелы участились, зэков стали хоронить наваленными друг на дружку в общих ямах, которые потом заравнивали бульдозером.