Вильям Козлов - Дети ада

В порыве страсти, а Лола умела получать удовольствие без притворства, она шептала ласковые слова, которые как ни странно в такие мгновения, не раздражали Ивана. Наверное, потому, что в них не было неестественности.

— Любимый мой, о-о-о, как мне хорошо! Ну еще, еще, еще... Подожди, я перевернусь... Ваня, Ванечка, мой золотой, сладенький, я сейчас... Ну еще немного, быстрее, вот так, так, так... О-о-о! А-а!

Она извивалась, упираясь в его мускулистую безволосую грудь кулаками, потом неистово прижимала к себе и часто-часто целовала большим мокрым ртом, не переставая стенать. Щеки ее наливались густым румянцем, блеск уходил из расширившихся голубых глаз и они казались прозрачными и пустыми. Наконец она переставала содрогаться, лицо ее искажалось, становилось некрасивым, мелкие острые зубы прикусывали нижнюю полную губу. Она расслаблялась, отрешенно лежа на спине и ничего не видя, потом всегда одинаково спохватывалась и, тяжело перевалившись через него, тоже отрешенного и расслабленного, трусила в ванну, бормоча:

— Ох не залететь бы мне сегодня!

Но вроде бы «не залетала», по крайней мере ничего Ивану не говорила про это. В день десятки любителей видеофильмов обращались к ней, приносили кассеты, просили оставить что-либо интересное, спрашивали совета, что взять на вечер. Не обносили ее и подарками, а уж цветы дарили каждый день. Практичная Лола передавала их одной знакомой, которая потом продавала у метро «Площадь Восстания».

Иван утешал себя тем, что Лола все-таки чистоплотная женщина, знает об опасности случайных связей и соображает как ей быть. Не девочка, слава Богу! Сама же Лола уверяла его, что у нее никого нет, кроме него, Ванечки, такого сладенького...

После развода с женой Лола была первой, с кем сошелся Иван Рогожин, вроде бы привык к ней и не искал других. Они не раз признавались друг другу, что им хорошо вдвоем, никогда всерьез не ссорятся, чего же еще нужно? Лола тоже была разведенной, у нее пятилетний сын в Великих Луках у родителей. Видит она его два-три раза в год, когда родители приезжают за продуктами в Петербург, привозят и его.

Лола иногда утомляла, вызывала скуку, но встречи их были не такими уж частыми и продолжительными. Кроме как о новых зарубежных фильмах, с ней и поговорить-то не о чем. Политика Лолу не интересовала, она считала, что при умении и в это смутное время можно неплохо устроиться и жить. Кроме проката, она продавала кассеты с записями, которые поставляли ей знакомые. Похвасталась, что с каждой проданной кассеты имеет «червончик». Одевалась она модно, сама себя всем обеспечивала и была жизнью вполне довольна. Ни она, ни Иван никогда не заговаривали о женитьбе, слишком велико еще было у обоих разочарование в прошлой семейной жизни. Объединяло их и то, что от Лолы ушел муж, а от Ивана — жена. Иногда Лола шутила: «Сиротинки мы с тобой, Ванечка, брошенные, позабытые! Никому-то больше ненужные...» Тут она лукавила: Рогожин был видным, симпатичным мужчиной, да и она не могла пожаловаться на внимание мужчин. С такой-то фигурой!

Лола редко оставалась у него на ночь. Говорила, что ей даже поздно вечером звонят клиенты, заказывают новые фильмы, предлагают свои записи, а это — навар. Соседей раздражают поздние, звонки и ей пришлось поставить параллельный телефон в своей комнате и первой брать трубку. Иван ее и не задерживал, после бурных любовных ласк на него накатывалась вялость, безразличие, отчетливо бросались в глаза недалекость и глупость Лолы. Есть, по-видимому, женщины для ума и беседы, а есть только для постели. Впрочем, еще неизвестно, что лучше.

Проводив Лолу до метро «Чернышевская» — последние годы в Питере невозможно стало поймать такси — Иван вернулся к себе. Немного постоял у окна в большой комнате — отсюда во всей его красе открывался вид на Спасо-Преображенский собор. Удивительно стройный с чугунной оградой, где на каменных цоколях стояли по три старинных пушки, все они были соединены толстыми цепями. Зеленовато-белый в мягком сиянии белой ночи собор с высокими колоннами и куполами производил на него всегда сильное впечатление. Наверное, поэтому он последнее время все чаще стал думать о Боге. В одном из длинных узких окон светился тусклый желтый свет. Может, там в тиши над гробом дьячок читает псалтырь? Иван заметил, что величественный белый собор всегда положительно воздействует на него: мелкое отступает, думается о возвышенном, вечном и о Боге. Могущественном и таинственном. Самые гениальные скульпторы и живописцы славили Бога: писали потрясающие картины на библейские темы, возводили неземной красоты храмы. А вот в России нашлись бесы, которые лучшие из них разрушили, взорвали... А как приятно слушать редкие удары колокола в дни религиозных праздников. Например, в Пасху. Собор был действующим и в нем постоянно толпились верующие, туристы, просто любопытные. Много было молодежи. После стольких десятилетий безверия Бог снова овладевал душами и умами смертных.

Иван разделся и лег в разобранную постель, еще сохранившую запах духов Лолы. Каждый раз он испытывает одно и то же: оторвавшись от нее, думает о том, чтобы она поскорее ушла, замолчала, не прикасалась к нему, а она никак не могла понять, что какое-то время он, опустошенный и вялый, должен побыть наедине с самим собой, трогала его, гладила, что-то бормотала. И в нем поднималась злость, с трудом удерживался, чтобы не ответить ей резкостью. А вот когда ее не было и он оставался один в квартире, вроде бы и не хватало ее, и уже слова ее не казались такими уж глупыми и пустыми. Засыпая, он представил себе ее большое роскошное тело с белой шелковистой кожей — как она все-таки ухитрилась вывести жесткую щетину с ног? — и пожалел, что ее сейчас нет рядом. Когда горел ночник на тумбочке и негромко играл стереопроигрыватель, круглое лицо женщины в обрамлении белых с желтизной волос казалось красивым.

Проснулся он мгновенно, будто и не спал. Эта привычка выработалась у него в десантных войсках, там в боевой обстановке некогда было зевать и будто дым прогонять навеянный сном туман из головы. Вскакивал на ноги, руки привычно сами по себе готовили оружие к бою с невидимым противником, а потом уже думал об одежде. Последние полгода перед демобилизацией Иван командовал отделением разведчиков. И ребята были как на подбор. На учениях его отделение в полку заняло первое место. Их готовили к отправке в Афганистан, но политическая обстановка в мире изменилась и полк не перешел границу. Уже надев гражданскую одежду, Иван размышлял: как бы он себя сейчас чувствовал, если бы, конечно, остался в живых? Тогда, в армии, он искренне считал, что будет выполнять свой интернациональный долг. Слово-то какое красивое политики придумали! Так все десантники считали. И как он, философ по образованию, смог попасться на эту хитрую удочку? Впрочем, советскому гражданину в те годы не пристало было иметь собственное мнение на мировые проблемы — все разжевывала пропаганда и на ложечке преподносила ко рту. Ешь и помалкивай. Политработники, печать, телевидение все уши людям прожужжали, что война в незнакомом нам Афганистане — это наше святое дело во имя мира на земле, во имя демократии. И вот оказалось, что это была грязная война, развязанная безмозглыми маразматиками-правителями... Сколько попусту погибло наших солдат и офицеров! А те, кто вернулись, стали чужими в своем отечестве. И обозлившись на весь мир стали заявлять о себе скандалами. Только и слышишь, что «афгани» что-то натворили, учинили драку, захватили недостроенный дом.