Иван Алексеев - Лебединое озеро

Супруга Краснова запросилась возвращаться: и погода худилась, и натруженные накануне ноги болели. С уговорами согласилась дойти до Волги, до которой оставалось всего ничего.

Волга встретила сильными порывами ветра и редкими для реки высокими коричневыми волнами с белыми барашками, гонимыми на закованную в железобетон набережную.

К самой реке, к железному ограждению набережной, Краснова не пошла, села среди цветников в скверике около недавно возведённого памятника царю Петру Первому, которого любая власть с неослабевающей настойчивостью представляла народу спасителем Руси.

Краснов подошёл к краю набережной. Здесь стихия страшила сильнее всего. Ветер дул со свистом, порывами задирая рубашку и пытаясь сорвать кепку, которую ему приходилось держать рукой. Волны взмывали и падали с характерным штормовым гулом. Высокие облака, плотно закрывшие солнце, двигались быстро, пугая чернеющими очертаниями.

Краснов вспомнил финальную театральную бурю, когда сцену перекрыли несколькими коричневыми полотнами, дёргали их в стороны и поочерёдно приподнимали, имитируя огромные волны, а оркестр дул во все трубы и гремел литаврами и барабанами, повышая градус тревоги.

Не оставлявший его мотив лебединой песни зазвучал торжественно, во всю внутреннюю силу, будто предвидя приближение реального апофеоза.

В это время из ближайшего причального углубления послышались громкие голоса. Разговор поманил Краснова. Он подошёл и увидел сверху двух рыбаков, смотавших удочки и, судя по пустой бутылке у стены, отметивших неудачную рыбалку. Рыбаки почти вжались от ветра в самый угол причала. Один был молод, в шортах защитного цвета и полинявшей спортивной майке. Второй, в мятых штанах, старой джинсовой куртке и зелёных «шлёпках» — близкого Краснову возраста, с солидным животом и большой головой.

Молодой рыбак, которого толстяк уважительно называл Альбертом, в очередной раз убеждал товарища:

— Зачем Богу было творить зло? Я считаю, что это дело людей! Больше некому.

— Подожди, Альберт, подожди. Бог сотворил сразу всё сущее на земле, понимаешь? И зло тоже. Сразу всё было сотворено!

— Да зачем Ему было творить зло, если Он, как ты говоришь, любит жизнь и людей? В чём тут разумение?

— Провидение это, а не разумение! Это, брат, матрица. В которой должны быть предусмотрены все возможности. А человек волен выбирать, что ему делать и как поступать. Не все ведь хотят спастись. Посмотри, сколько желающих быть господами!

— Нет! Не мог Он сотворить зло, — не соглашался Альберт. — Это всё гадская людская природа!

— А мы откуда взялись со своей природой, чудак-человек? — искренно сокрушался толстяк. — Ты подумай хорошенько!

Рыбаки были столь трогательны в пьяной непосредственности, так очевидна была им обоим собственная правота и удивительны заблуждения собеседника в наиважнейшем в данный момент вопросе, что они использовали весь арсенал убеждения: от проникновенных слов в глаза до хватания за руки, артистичной жестикуляции и крепких объятий.

Альберт заметил Краснова:

— Мужик, ты как думаешь: от кого в мире зло?

Пойманный врасплох Краснов пожал плечами и, осторожно улыбаясь, сказал в своей обычной мягкой манере, словно уговаривая и остерегаясь невзначай обидеть:

— Вы бы определились сначала со злом. Всё ведь относительно. Для кого зло, а для кого, может быть, добро. Вы про какое зло? Вообще? Или про сатану?

Альберт махнул на него рукой, как на бестолкового, а толстяк уставился узкими глазками и решил объяснить:

— Мы, добрый человек, спорим, откуда взялось зло. Я говорю, что всё вокруг от Бога, а Альберт говорит, что зло — от людей.

Альберт потянул толстяка за рукав, придумав, видимо, новый довод, и тот, потеряв интерес к незнакомцу, приставил пухлый палец к губам товарища, обнял его и в приливе чувств оторвал от земли.

Краснов повернулся к реке. Опёршись крепкими руками на ограду, он во все глаза стал смотреть на волнующиеся внизу воды и слушать, как сквозь их шум пробивается рвущий душу лебединый проигрыш.

Отдельные волны выбивались из общего ритма, поднимая белые барашки особенно высоко, и рассыпались громче остальных. Волны были как люди. В выбивающихся из общего строя Краснов видел удивлявших его принцессу бенуара в смелом платье, худосочных менеджеров с розой, отрешённых от мира роллеров с косичкой. А ещё стройную женщину-куколку, пять минут назад простучавшую каблуками мимо Красновых от подъезда банка до машины, в розовой кукольной юбочке, с кукольными светлыми волосами и главной своей гордостью — кукольной талией, тонкость которой подчёркивал широкий кожаный пояс. И зарезанного в начале девяностых годов комсомольского активиста, — о чём рассказывала прикрученная к дереву стальная табличка, которую закрывала, пока не отъехала, машина русской Барби. И себя с супругой. И своих детей. И свою маму. И тётку с её потомством. И многих других людей, родных и чужих, знакомых и позабытых, гонимых общим потоком и вроде бы пытающихся из него вырваться — редко, когда для дела, чаще для любования собой.

Ветер упорно гудел в свою дуду. Набравшая внутреннего звучания лебединая песня рвала сердце седовласого, чуть сгорбившегося большого мужчины, смиряя душевную бурю и поддерживая дух.

Словно подстёгнутые волнами, из его памяти всплыли редкие детские переживания, когда мечты о будущих жизненных успехах вдруг прерывались чем-то загадочным, томительно неопределенным и сладким одновременно, манящим в неведомую страну, где земные желания выделиться, стать известным и богатым теряли всякую привлекательность. Песня, которая была теперь на слуху у Краснова, придала тем его детским загадкам совершенно определённую форму.

Он смотрел на бурлящие воды и, как ребёнок, улавливал в их шуме приятные ему ноты. И за этим занятием не оставалось ему ничего другого, как поверить в то, что сложенный из правильных нот честный мотив непременно пробьётся сквозь земные злобу и страхи и скоро преобразится в божественный гимн, к которому прислушаются и присоединятся многие голоса, переводя светлую мелодию на новые высокие уровни. Рефреном пройдут торжествующие праздничные аккорды, ударят литавры, затрубят трубы, и не он один, а все вокруг услышат, наконец, наяву дружную и самую торжественную победную песню любви.