Иван Алексеев - Лебединое озеро

Наша часовая, по карте, прогулка до Ливадийского дворца растянулась часа на два с половиной. Из Приморского парка тропинками, ступеньками и кручёными вокруг апартаментов дорожками мы поднялись в проулок с редким движением, который вывел на вьющуюся в нужном направлении Виноградную улицу. Скоро мы увидели ряды торчащих из каменистой земли обрезанных коричневых виноградных кустов, спускающихся почти к самому морю, и большие виноградные поля выше и справа, за близким шумным шоссе с проскакивающими мимо маршрутными автобусами. Поглядывая вперёд — на открывшийся посёлок и безуспешно пытаясь разглядеть строгое белое здание царского дворца среди мозаики разноцветных крыш, зелёных пятен садов и парков и притягивающих взгляд огромных дворцов-новостроек, и вниз — на покрывшееся белыми барашками блестящее на солнце море, и вверх — на поросшие лесом холмы и круглые зелёные горы, и ещё выше — на огораживающую здешнюю жизнь отвесную стену Яйлы с остатками снега на самом верху горного хребта, — мы поддерживали себя разговорами о том, что красота незнакомой земли лучше открывается тому, кто мерит её шагами. С тем и зашли в Ливадию, где пару раз интуитивно и неправильно свернули с хитро поворачивающей улицы, вернулись по подсказке обратно и, перейдя мостик, оказались в сени высоких деревьев, перед строем появившихся слева и справа кафе и магазинчиков еды и сувениров, а вскоре и перед дворцовой оградой. Ещё минут пять мы шли парком по скрывающему дворец покатому бугру, по аллее с фото ялтинцев-героев Советского Союза и мимо площадки несохранившегося дворца наследника, автора начертанного на плакате пронзительного по силе любви к отчизне завета сыну, оказавшемуся слабым и недалёким правителем, — и вот она, бывшая летняя резиденция последнего императора. Строгое белоснежное здание, сильно уступающее современным бездушным дворцам размерами и бесконечно величественнее их вложенным в камень духом. Арочные окна с тонкой резьбой, изящные аркады и башенки, словно облегченные мраморные колонны — популярные для крымских резиденций высшей аристократии архитектурное попурри итальянского Возрождения, готики и арабских мотивов.

Внутрь мы не пошли. Впечатлений пока достаточно — требовалось переварить. Лучше пообедать на сэкономленное, отложив любования убранством парадных залов на следующий раз.

Мы присели на белую скамеечку, с которой просматривалась приятная глазу пастораль — площадь перед дворцом, зелёный газон с большими белыми тюльпанами напротив здания, парковая зона с уходящими за бугор, в сторону моря, асфальтовыми дорожками, обычные и экзотические деревья, постриженные кусты лавра в виде шаров и колючей зелёной ограды вокруг скверов, лужаек и газонов, и синее-синее море, к которому взгляд непременно возвращался, куда ни посмотри. Галя вызволила ноги из туфель, блаженно шевелила уставшими пальцами и с удовольствием повторяла, что будет теперь, как и все здесь, ходить всюду в кроссовках.

Отдохнув, мы обошли окрестности, увидели домовую церковь рядом с выходом из дворца, не поверили просящим здесь милостыню и дошли до указателя и зелёного свода начала «Солнечной тропы» — царской дорожки, ведущей из одного парка, Ливадийского, в другой — парк бывшего великокняжеского имения в верхнем Мисхоре. Пройти почти семикилометровым путём надо было непременно, если не сегодня, так завтра, с новыми силами и в кроссовках. А пока мы вернулись в город и оставшееся послеобеденное время провели, гуляя по аллеям знаменитого ботанического сада, между фонтанами, гротами, бассейнами, мостиками и беседками, в тени многочисленных растений, местных, реликтовых и экзотических, завезённых со всех континентов. Секвойя гигантская, ливанский кедр, ягодный тис, дуб пушистый, фисташки, маслины, магнолии, кипарисы, лавр обыкновенный и благородный, пальмы, тростники и бамбук, олива, мирт, фейхоа, орхидейное дерево, розовые яблони… Названия деревьев и кустарников быстро перепутались в моей голове с их образами, и я просто ходил по саду, наслаждаясь красотой, порядком, разнообразием, и читал таблички перед деревьями и кустами, практически не запоминая и почти не пытаясь угадывать, кто тут есть кто. А Галя много фотографировала, особенно любимые свои тюльпаны самых разных цветов, форм и размеров, собранные в плотную колонию на большой поляне, открытой небу и морю и с устроенными на возвышении скамеечками. Пока она сновала между цветами, наперегонки с отрядом таких же самодеятельных корреспондентов, я отдыхал на скамейке, подставив лицо ласковому солнцу, и любовался вместе с подобными себе хитрецами панорамой города, моря и гор.

Вечером мы снова гуляли на набережной, дышали морским воздухом и общей атмосферой безделья, возведённого до уровня искусства, а утром, как опытные уже туристы, разобравшиеся со схемой перемещения вдоль побережья, поехали на «маршрутке» в Ливадию и часов в десять шагнули по указателю царской тропы под зелёный лаврушечный свод.

Широкая песчаная дорожка с частыми деревянными станциями, на которых вырезано вязью, сколько пройдено и сколько осталось, обещала беспечный путь, подобный Кисловодским терренкурам. Как рассказывали путеводители, тропа огибала горный отрог по устроенной практически горизонтально террасе, шла, упираясь справа в отрытую земляную стену, без крутых подъёмов и спусков, над ведущим к морю склону с колючими кустарниками и редкими деревцами, открывая с каждым новым поворотом и изгибом виды побережья один краше другого. Кроны растущих выше по склону деревьев местами смыкались, затеняя тропу, снова открывали её солнцу и прятали за новым поворотом.

Беспечно дошли мы до скалы над парком Нижней Ореанды и белой ротонды — купола на колоннах. С этой скалы как на ладони видна слева Ялта и угадываемые уже нами Массандра и Никита с ботаническим садом, а справа — поросшая лесом гора над морем с двумя крестами на макушке и незнакомые западные посёлки, которые местные объединяют названием Мисхор. Галя без устали фотографировала и позировала, реализуя наш частнособственнический инстинкт — не моё наяву подсознательно посчитать своим на скреплённой печатью собственного образа фотографии. Я же был в плену другого, оптического обмана: не мог справиться с наваждением текущего сверху вниз моря — от высокого горизонта к низкому берегу, что под нами…

Вскоре после ротонды размеренный путь, с которого невозможно сбиться, пресёк разрытый склон с порубленными кустами, пнями и тянущимися поверх земли чёрными пластиковыми трубами. Разрытие следовало обходить снизу, по асфальту, вдоль вросших в гору один к одному новеньких высотных корпусов санатория, к которым тянулись трубы. Дорога имела уклон вниз, уводя от тропы. Я озабоченно посматривал вверх и, как только закончились лесные буреломы, мы поспешили подняться в лес, чтобы не потерять знакомую красно-песчаную дорожку. Тянущиеся слева заборы и здания временно заслонили море. Справа круто уходил вверх лесной склон, закрывший горы. Где-то там кружило шоссе, на котором надсадно гудели машины. Станции-указатели пути пропали, ориентиром осталось песчаное покрытие тропы и огораживающие её ряды булыжников. А дорожка между тем отвернула от моря, уклонилась вверх и привела вплотную к поселковым заборам, превратившись в тротуар из серой плитки.