Сергей Яковлев - Советник на зиму

— Нет, не могу больше, это ж одни слезы, — сказала кривая и громко шмыгнула покалеченным носом.

— Ну и не слушай, а другим не мешай, — резонно возразила толстуха.

Как-то само собой вышло, что рыженькая ножка примостилась на коленях Несговорова, и он между делом, робея и волнуясь, приглаживал шелковистые волоски и пробегал невзначай пальцами по мягкой ступне. От этого занятия у него иногда темнело в глазах, но язык сам находил дорогу и продолжал плести свое. Рассказ даже выигрывал, выходя на рискованные повороты и обретая сладостное напряжение. Даша ничего не замечала: она слышала, как ее соседка изредка пофыркивает, но считала, что все дело в забавной сказке, и тоже заливалась тихим смехом.

— Самой Ореже Муреже никто из поклонников не нравился, иначе она, конечно, сразу бы положила этому безобразию конец, просто выйдя замуж. И надо же было случиться, чтобы в один и тот же день приехали в это село, каждый по своим делам, два молодых красивых богатых иностранца: один из Германии, а другой из Америки. Разумеется, американец сразу же безумно влюбился в Мурежу, а немец — в Орежу. Но самое невероятное, чему и объяснение трудно сыскать, было в другом. Ореже самой приглянулся немец, да так сильно, что она даже Мурежу об этом забыла известить. А та, только вышла погулять, встретила американца — и полюбила его больше жизни.

— Это верно, нынче наши девки все на иностранцев кидаются, — сокрушенно отметила толстуха, издалека бросая в сторону блаженно улыбающегося Несговорова подозрительные взгляды.

А он и сам чувствовал, что игра, как и сказка, дошла до пиковой точки, когда надо на что-то решаться.

— Но ведь одна девушка не может любить сразу двоих, будь они даже самые распрекрасные на свете иностранцы, верно? А уж тем более выходить за обоих замуж? — Несговоров в последний раз ласково провел ладонью от коленки до стопы, подхватил загулявшую ножку за пятку и аккуратно уложил ее на койку рядом с напарницей. — Погоревали Орежа с Мурежей, поплакали ночку, наперебой жалуясь друг другу на свою несчастную долю, а утром приняли трудное, но единственно верное решение. Орежа собрала свою одежонку, Мурежа — свою, сложили они все это в печку и подожгли. Сколько было пролито ими слез, пока горели любимые вещички, — о том ни в сказке сказать, ни пером описать. Когда же дотлела последняя — кажется, это было сверкающее пончо Мурежи, а может, музыкальная курточка Орежи, кто знает, — вышла из дома одна-единственная никому не известная девушка в бедном простеньком платьице, что досталось ей в наследство от бабушки, и на душе у нее было до того легко и спокойно, что она подпрыгивала, напевала песенки и готова была чуть ли не полететь. Отворила она калитку и пошла себе куда глаза глядят. Выпучились на нее два полчища поклонников, с немцем и американцем во главе, но никто не додумался, что это и есть Орежа Мурежа, их единственная любовь до гроба, и все остались ждать: кто Орежу, а кто Мурежу. Так и сидят до сих пор у ворот и горько плачут, потому что никто к ним, как вы понимаете, больше не выходит…

— А с ней? Что стало с ней? — требовательно спросила Даша.

— С кем — с ней?

— С Орежей Мурежей!

— Так ведь не стало уже ни Орежи, ни Мурежи.

— Тогда с Усей! — подсказала мстительная соседка.

— Не увиливай, дядя Вадик! — возмутилась Даша, получив поддержку.

— О-хо-хо! — зевнула толстуха. — Вот и сказке конец, а хто слушал — молодец…

— Да никакой это не конец! — запротестовала Даша. — Куда она пойдет, в одном бабушкином платье и без женихов?

Соседка прыснула в кулак, женщины загалдели, обсуждая варианты, но в эту минуту в палату ворвался взлохмаченный Волк.

— Так и знал, что найду вас здесь, — пророкотал он Несговорову. — Выйдем-ка на минутку, у меня к вам дело.

— Ой, не ругайте его, — от всех заступилась кривая. — Он такие сказки рассказывает!

— Я обязательно узнаю, что было дальше с Орежей Мурежей, — пообещал Несговоров, погладив Дашу и подмигнув на ходу ее лукавой соседке.

Волк провел его в свой кабинет и там, усадив возле стола, вручил сложенный вчетверо листок.

— Читайте спокойно, я пока займусь делами.

Несговоров с некоторым недоумением развернул бумагу — и разом почувствовал озноб и жар, как от прикосновения к раскаленному железу. Он никогда не видел этого почерка, но сразу его узнал. Некрупный, быстрый, с острым наклоном и трогательно выведенными прописными буквами — он как будто одновременно принадлежал стыдливой школьнице и искушенной женщине, великосветской даме и девчонке-сорванцу.

Вадим,

я только что услышала от нашей общей знакомой о постигшей Дашу беде. В больнице мне сказали, что Даша чувствует себя лучше и скоро встанет на ноги. Очень на это надеюсь. Знаю, что Вы ее спасли и сейчас находитесь рядом. Немного знаю лечащего врача, он действительно хороший врач и человек, ему можно доверять. Будьте с Дашей столько, сколько нужно для ее поправки, она Вас очень любит и теперь, конечно, привяжется к Вам еще сильнее. Но если неудобно оставаться в больнице на ночь и если в это время Ваша помощь Даше не потребуется, можете приехать ко мне. Внизу найдете адрес.

Я помню Ваше условие.

Маранта.

P.S. Как бы Вы ни решили, только не пропадайте! Потому что — да просто потому, что нельзя бросать тех, в ком однажды заняли так много места, вот Вам, и — как Вам не совестно!!

Несговоров перечитывал записку еще и еще. Его всего трясло мелкой дрожью, с ладоней стекал пот. В каждом прочитанном слове ему слышался голос Маранты. Постскриптум просто оглушал, настолько бурно приливала кровь к голове при чтении этих строчек. Никогда еще Маранта не говорила ему ничего подобного. Он задыхался, пытаясь постичь и принять в себя то безмерное, что заключалось в этих строках, но оно было выше всякого понимания…

В какой-то момент он опомнился, еще раз поласкал глазами заветный адрес и трепетно сложил бумагу по старым сгибам. И только тут осознал, что письмо было подано ему открытым, без конверта.

— Вы знаете, что тут написано? — спросил он Волка недоверчиво.

— Нет, конечно! — ответил тот. — Я не читаю чужие письма. Могу лишь догадываться.

Несговоров впервые почувствовал неприязнь к этому увальню, невесть как оказавшемуся поверенным в сердечных делах Маранты.

— Вот как? И что же дает вам основания… догадываться?

— А? Да то, что я вернул ее к жизни вот этими руками! — Волк раскрыл здоровенные ладони, сразу давая понять, что никакой тайны тут нет. — Родную дочь так не знают, как я ее знаю и чувствую. Она попала в наш город после той резни в Фергане, помните? Чудом вырвалась, их ведь там уничтожали целыми семьями. Родители и брат погибли у нее на глазах, а ей довелось выжить. С группой беженцев занесло сюда. Они по всей России с перепугу расползались, думали, чем дальше убегут, тем лучше… Вашей девчушке сколько, тринадцать? Ей было одиннадцать, когда она ко мне попала. Не пожелал бы я вам ее тогда увидеть, краше в гроб кладут. Коллеги советовали дать ей спокойно умереть, никто не верил… Ничего, выходил. Больше своим теплом да дыханием, вам ли это объяснять.