Ольга Савельева - Ну ма-а-ам! [litres]

Люблю холодное море. Я выросла на Балтике, а она практически не прогревается, и вода всегда не выше +20 °C.

Люблю плавать в море, но в теплом. Когда я вхожу в холодное море, ору: испытываю микс счастья и стресса и, получается, ору от ужаса, но иду все глубже, потому что это счастье.

Отличный образ для описания моего первого материнства – микс счастья и стресса.

Я родила сына и два года беспробудно работала мамой, потому что материнство – это беспробудная любовь. Я отменила себя как личность, поставила опцию «Оля Савельева» на паузу. У меня появился сын, и его интересы перекрыли мои на 100 %. Моя карта с увлечениями, друзьями и работами была бита мощным козырем – любовью к сыну.

Я сама себе придумала правила хорошей матери. Точнее, выяснилось, что внутри меня они уже существуют в виде установок, полученных от моей мамы, просто они актуализировались с рождением ребенка.

Хорошие матери все успевают. И потешки, и прогулки, и уборка, и борщи. Хорошие матери могут поддержать разговор на любую педиатрическую тему: от коликов до выбора школы. Хорошие матери всегда в хорошем настроении и разговаривают с ребенком прибаутками: «Это кто у нас, петушок? Петушок – золотой гребешок?» Хорошие матери на детских площадках активно играют с детьми и вообще всячески вовлечены в процесс воспитания и развития ребенка. Дети у хороших матерей уже в год читают стихи и завязывают шнурки.

Вообще, у каждой матери есть своя энциклопедия хорошей матери. Там описано, что и как она должна. Уборки, потешки… Моя личная энциклопедия была очень сильно скорректирована первым материнством. Я ее не просто отредактировала – через два года переписала набело.

Моя мама рассказывала, что однажды она упала в обморок. Потому что мы жили на первом этаже, полы холодные, приходилось одевать шестимесячную меня в шесть штанов, а памперсов не было, и я мочила зараз по шесть штанов, а их же надо стирать, да не просто стирать, а кипятить, потом сушить где-то, борщ варить, а продуктов-то нет, это надо бежать и очередь стоять на морозе, зачастую прямо с ребенком.

Мама в течение полугода ни разу не разлучилась со мной больше чем на десять минут. Растить ребенка без памперсов и стиралок – это подвиг. Мама героически на него решилась. Она круглосуточно стирала мои пеленки и ползунки, готовила обеды, мыла полы кирпичом (кирпичом? Почему кирпичом, мам? А, в деревне так научили… В тряпку заворачиваешь кирпич и моешь… Ясно), крахмалила выстиранное и проглаживала с двух сторон то, что уже высохло.

И вот однажды в ту квартиру на первом этаже пришел врач-педиатр. Зашел – а в прихожей пахнет свежей выпечкой и борщом. Прошел в ванную руки помыть – а там белье висит чистейшее, сохнет, пахнет порошком. Зашел в комнату – а в кроватке с кипенно-белыми простынями румяная девочка сидит, нарядная, во всем чистом и сухом.

– Как вы все успеваете? – поразился педиатр, обернувшись к маме.

– Никак, – сказала мама и в доказательство упала в обморок от недосыпа.

Педиатр бросился на помощь, стал щупать пульс на руке с истонченной от частых стирок кожей и бить по щекам. Мама пришла в себя и спросила: «Хотите борща?»

Во всей этой истории меня всегда смущало одно. Что делала и где была грудная я, пока мама пекла пирожки, варила борщ, гладила и кипятила? Я спала? Сутками? Или я тусила там же среди кипящих с пеленками ведер и противней с пирожками? Ведь шестимесячный ползающий ребенок – это связанные мамины руки: надо следить.

Как выяснилось позже, я проживала свое раннее детство в кроватке, потому что у мамы была куча дел, и вся эта куча была важна для нее, потому что именно стирка-глажка-готовка была показателем хорошей матери. Так сказала моей маме ее мама. Это правило передается из поколения в поколение.

Иногда меня доставали из кроватки, делали козу и читали стих про зайку, которого бросила хозяйка, а потом возвращали на место. У хозяйки подошло тесто, и я намочила (или еще что похуже) очередные ползунки.

Мама, рассказывая эту историю, ждала сочувствия и восхищения. Я должна была сказать: «Бедная ты, мама, бедная» – и, видимо, принести свои извинения за мокрые ползунки и невозможность в полгода контролировать процесс мочеиспускания.

Через пару месяцев в моем грудничковом развитии обнаружилось отставание: в восемь месяцев дите не гулило и толком не ползало, лежало бревнышком в кроватке весь день. Педиатр объяснил маме, что ребенок важнее пирожков и уборки.

– В смысле? – спросила мама. Она не понимала. – Хотите борща?

Для нее грязный дом, в котором не пахнет борщом, – это приговор женщине, а ребенок-бревнышко не приговор.

Мама попробовала что-то исправить: вместо вечерней уборки дома читала мне Барто, но делала это без души. Потому что на нее со всех углов смотрела пыль, которая налетела из форточки, а вместо того чтобы вытереть эту пыль кирпичом, завернутым в тряпку, она читает о бычке, который идет куда-то и качается. И скоро упадет, как мама, когда у него закончится дощечка.

К моим 11 месяцам у мамы закончилось терпение. Она поняла, что с таким ребенком, как я, невозможно быть хорошей матерью, и отдала меня на воспитание в другой город бабушке и дедушке. До другого города – два часа на самолете или сутки на поезде.

Она сделала это, чтобы остаться хорошей матерью, чтобы никто не мешал готовить и убирать. Установки оказались сильнее здравого смысла и даже материнского инстинкта. Но выяснилось, что когда никто не мочит пеленки, то и стирать особо нечего. И педиатр больше не ходит.

Мама сменила настройки, отредактировала свою энциклопедию хорошей матери. Теперь хорошая мать – это та, которая работает и регулярно отправляет на воспитание ребенка нужную сумму, а дома по-прежнему чисто и пахнет пирогами.

Я научилась думать об этом без осуждения. Мама искренне считала, что ее действия – это про хорошую мать. Что расставить приоритеты в пользу чистоты и еды – это про хорошую мать.

Она имела право так думать. Ее энциклопедия хорошей матери была именно такой, и она в ней была молодцом. Это я читала ее энциклопедию через призму своего детства без родителей, обид и обделенности мамиными поцелуями.

Она имела полное право думать так, как думала, ведь ее энциклопедию формировала ее судьба. И вот там, в ее своде правил, отдать ребенка – это про хорошую мать, потому что бабусе и дедусе делать было нечего, они на пенсии и поэтому могут вдохновенно заниматься внучкой.

Так, собственно, и было – они занимались и быстро нагнали отставание в развитии. И перегнали. Уже в четыре я танцевала, читала и завязывала шнурки. А потом я выросла и сама стала матерью.