Леонид Свердлов - Воля богов!

Высадившись на остров, часть бойцов собралась, чтобы соорудить походный алтарь для торжественного жертвоприношения накануне войны, а остальные пошли разведывать местность, искать воду и собирать дрова для костров. Фетида по-прежнему ни на шаг не отходила от Ахилла.

— Сынок, — говорила она, — ты, главное, на острове веди себя тихо, не заходи один в незнакомые места, ни с кем не ссорься.

— Мама! — взвыл Ахилл. — Ну с кем я могу поссориться на необитаемом острове?! Одиссей! Погоди, я с тобой!

Он догнал царя Итаки, и они быстро пошли через кусты и овраги. Фетида, которая ходила по пересечённой местности не так хорошо, как плавала или летала, вскоре поотстала от них.

Они шли через лес, время от времени перебрасываясь короткими фразами. Одиссей говорил и ступал тихо и постоянно оглядывался, не доверяя спокойствию необитаемого острова. Он первый заметил пещеру, у входа в которую над костровищем ещё поднимался дымок.

Одиссей резко остановился, схватив за локоть своего спутника, трещавшего ногами как слон, чтобы дать ему знак быть потише, но было уже поздно — их заметили. Одиссей едва успел увернуться от летевшего в него камня, и в следующий миг из кустов выскочил обросший волосами человек в звериной шкуре. Замахнувшись камнем, он накинулся на Ахилла и с размаху накололся на выставленное навстречу ему копьё. Взмахнув руками, он выронил своё оружие и рухнул к ногам победителя, даже не успев вскрикнуть.

Вместо него завопила Фетида. Подпрыгивая и на ходу потирая ушибленное колено, она бросилась к дёргавшемуся в последних судорогах дикарю.

— Мама! — закричал Ахилл. — Ну теперь-то я что не так сделал?! Я с ним не ссорился — он первый полез!

— Сынок, — простонала Фетида, — я же просила вести себя тихо и не гневить богов.

— Это что, бог, что ли?

— Хуже! Это был Тенес, сын Аполлона. Ты знаешь, как Аполлон мстит за своих детей? Он на Зевса, на родного отца, руку поднял из-за Асклепия. Он тебе не простит Тенеса.

— Да что ж он мне сделает? Ты сама всегда говорила, что я неуязвимый.

— Не знаю, сынок. Но у меня предчувствие.

— О боги! Предчувствие! — простонал Ахилл. — Что же мне теперь, у каждого свидетельство о рождении спрашивать, прежде чем убить? Откуда я знаю, кто чей сын? Да, может, это и не сын Аполлона вовсе? Откуда ты знаешь? Чего бы это сын Аполлона оказался тут, в таком виде?

— Его отец в ящике в море бросил, вот его сюда и прибило.

— Какой отец? Аполлон?

— Да нет, другой. Это долгая история.

— Мама! Ну ты сама думай, что говоришь! Откуда у одного человека может быть два отца?!

Фетида в ответ только расплакалась. Ахилл же подумал, что если когда-нибудь его спросят, что бы он прежде всего посоветовал новобранцу, то он ответит: «Не брать маму с собой на войну».

Между тем на берегу всё было подготовлено к жертвоприношению, и военно-полевой жрец Калхант отслужил торжественный молебен. Во время этого, в сущности, довольно скучного дела внимание всех присутствовавших привлекла небольшая природная сценка, разыгравшаяся на дереве у алтаря. Змея забралась в птичье гнездо и, несмотря на протесты его хозяйки, хладнокровно сожрала восемь птенцов, а потом и их мать. Насытившись, она, довольная, разлеглась на ветке и так и застыла, будто превратившись в камень.

После молебна Калханта, конечно, спросили, как понимать это знамение, на что тот, важно насупившись, тут же ответил:

— Это означает, что мы победим.

Греки радостными возгласами приветствовали это пророчество, а довольный Агамемнон, выплатив премию предсказателю, заметил:

— Вот что значит настоящий специалист! Другой бы голову ломал, камни какие-нибудь раскидывал. А наш Калхант с ходу всё объяснил. Кстати, то, что птенцов было восемь, тоже что-то значит?

— Конечно, — ответил Калхант. — Это значит, что мы победим за восемь дней.

Новое пророчество произвело такой же эффект, как и первое: греки были в восторге.

Установив палатки, бойцы собрались у костров. Они пили вино и слушали рассказы бывалых воинов. Больше всего народу собралось там, где бывший оруженосец Геракла рассказывал о подвигах своего командира и друга. Рассказчика звали Филоктет. Его истории были настолько удивительны даже для тех насыщенных чудесами времён, что не все слушатели верили. Но Филоктет клялся, что всё это правда, и в качестве доказательства предъявлял лук, унаследованный, по его словам, у самого Геракла.

— Лук значения не имеет, — скептически заметил Одиссей. — Главное — кто из него стреляет. Я, например, оставил свой лучший лук дома, но и с самым обычным луком дам фору любому из вас.

— Разве что в хвастовстве, — возразил Филоктет. — Со мной в стрельбе из лука даже сам Геракл не тягался. Попробуй ты, если хочешь осрамиться.

Одиссей принёс двенадцать небольших колец, повесил их на ветке дерева, убедился, что все они висят в один ряд, отошёл на порядочное расстояние, натянул тетиву, и через мгновение все кольца оказались насаженными на воткнувшуюся в ствол дерева стрелу.

Под восторженные крики зрителей Филоктет отвязал кольца, подбросил их высоко в воздух и выстрелил. На упавшей стреле зрители насчитали все двенадцать колец. Одиссей был посрамлён, а Филоктет тут же оказался в списке его врагов на втором месте, сразу после Паламеда.

В двух делах Одиссей не хотел знать себе равных: в хитрости и в стрельбе из лука, так что всякий, кто его в этом превзошёл, становился на очень опасный путь. Впрочем, царь Итаки не подал виду, что взбешён. Он радушно поздравил Филоктета с победой, а вечером, когда все стали расходиться ко сну, зашёл к нему в палатку, протянул кубок вина, наговорил комплиментов и стал расспрашивать про чудесный лук. Филоктет охотно разговорился, рассказал, что не только лук, но и стрелы перешли к нему по наследству от великого героя, показал он и колчан с этими стрелами. Наконечник каждой был аккуратно завёрнут в тряпочку. Одиссей продолжал разговор, рассеянно разматывая один из них.

— Осторожно! — сказал Филоктет. — Стрелы отравлены ядом лернейской гидры. Он, хоть и поослаб от времени, какую-то часть своей силы ещё сохраняет. К нему даже прикоснуться смертельно опасно.

— Яд лернейской гидры, — задумчиво пробормотал Одиссей. — Да, яд лернейской гидры это, конечно, очень серьёзно.

Он посмотрел на тряпочку в руке. Там, где она соприкасалась с отравленным наконечником стрелы, были видны следы тёмной маслянистой жидкости. Если эту тряпочку незаметно обмокнуть в бокал Филоктета, то у Одиссея, пожалуй, стало бы одним врагом меньше. Но все бы сразу поняли, кто это сделал. Да и неизвестно, как яд лернейской гидры действует при приёме вовнутрь. Геракл, кажется, охотился этими стрелами и не отравился подстреленной дичью.