Игорь Фёдоров - Две истории

— Достойно провести последнее время.

Он погладил Катю по голове.

— А ты, выходит, недостойно провела?

— С сыном… надо было.

— Ты часто с ним была.

— Надо было всегда .

— Такие обстоятельства…

— Последнее, что я могу… сделать… что бы ты покрестил.

— Ну ты же знаешь, как я к этому отношусь.

Катя схватила Олега за футболку и потянула к себе, но пальцы сорвались и рука лишь безжизненно упала на грудь.

— Слышишь ты! — злобно зашипела она, — Театр ему мой не нравиться. Крестить он не хочет. Я ради тебя курить бросила, я умираю! А через год ты уже другую найдешь. И она будет Сане мамой. Рита там, или не Рита.

Олег открыл рот, пытаясь возразить.

— И ты это сам знаешь.

— Хорошо, — кивнул Олег, — покрещу.

— Поклянись.

— Но… Библия не одобряет клятвы. Сама говорила.

Катя чуть улыбнулась и попыталась кивнуть головой.

— Принеси Саню.

— Уже? Может «скорую»?

— И очки.

Хворост давно закончился, костер почти догорел, и только угли переливались темно-красным светом, да серый дым клубился из последних сил, как агонизирующая змея. От страха неизведанного Катя спрятала лицо в ладонях и только глаза смотрели сквозь пальцы.

Прошло два часа. Глубокая ночь плавно переходила в раннее утро. В комнате стояла тишина ожидания, после которой что-то должно случиться. Не хватало только часов, своим тиканьем отмеряя последние минуты. Как бы это не казалось странным, как бы это чудовищно не звучало, но они просто ждали, когда Катя умрет. От «скорой» толку не будет. Люди в белых халатах не повезут умирающего человека в больницу. От родителей только лишние слезы. Марафон закончился, больше ничего нельзя было сделать, кроме, как просто быть рядом.

Саня лежал на Катиной груди, макушкой упираясь в подбородок, а пальчиками правой ручки изредка стучал маму по плечу. Олег сидел рядом в кресле, с тревогой смотря на супругу и периодически вытирая глаза. Катя гладила сына по голове, потом опускала уже уставшую руку.

Она то проваливалась в дремоту, то резко возвращалась обратно, слабо оглядывая комнату, освященного светом ночника. Ее ноги и руки немели, в груди было холодно.

Вот и все.

Но она улыбалась. Слабо, почти невидимо, но улыбалась. Ее мальчики были рядом, и ни один, ни второй, не оставили ее, не предали, не обменяли на другую. Поэтому и темного человека нет, что она не одна. Только сейчас она поняла, что такое настоящее счастье.

Катя что-то прошептала.

Олег встал с кресла и сел на край дивана.

— Что?

— Говорю. Саня. У нас. Классный.

Катя закрыла глаза, а ее бледное лицо стало еще бледнее.

Олег дрожащей рукой погладил ее по щеке.

— Я…

Все угли стали черными и безжизненными. Катя испуганно смотрела на последний, слабый и тусклый.

Голос Олега дрожал. Его колотило, но рыданье застряло где-то в внутри и только слезы стояли в глазах.

— …тебя…

Уголек почти стал черным. В золе уже ничего не было видно и только слышался голос, но все тише и тише.

— … люблю.

Все.

— Нет! — Катя кинулась к кострищу, выхватив уголек и зажав его в кулаке. Боль пронзила ладонь, будто раскаленным гвоздем. Катя кричала, каталась по земле, вперемежку со снегом, стукнулась ногой о табуретку, испачкалась в золе, дергалась, как рыба на берегу, но никто, слышите , никто не украдет у нее тот момент, когда она была самой счастливой женщиной на свете.

Но вот все стало тихо, боль прошла и Катю окутал свет, описать который человеческим языком не видится возможным.

— Я их не забуду, — упрямо твердила Катя, — не забуду.

— Не забудешь, пообещал тихий добрый голос.

И кто-то взял ее ладонь в свою.

Возвращаясь к началу

После расставания с Катей Никита долго не находил себе места. Зная, что Катя просто так не смирится и отправится на поиски, он тут же взял отпуск. И в той ситуации он поступил правильно — парни из его бригады сообщили, что его разыскивала «одна милая особа».

— За алиментами приходила? — смеялись они.

Вот только Никите почему-то было не до смеха. Всегда считая себе не особо сентиментальным, он вдруг раскис, загрустил и стал плохо спать по ночам. По прошествии двух лет уже реже, но все же он вспоминал Катю и чувствовал непреодолимое желание вернуться.

Партия в карты была сыграна, по правилам проигравший должен был купить четыре стакана чая. Никита вздохнул, взял из куртки деньги и направился к проводнику. Поезд шел в свой пункт назначения, за окном проносилась ночная тьма, в стекле отражался вагон. И тут краем глаза Никита заметил свет далекого костра.

— Заблудился кто? — вслух подумал он, — Там же степь сплошная.

Ну, костер да костер. Разожгли, значит нужен — зима, как-никак. Тут надо идти будить проводника (ночь, все-таки). Вежливо улыбаясь, просить чай, смиренно выслушивать недовольное ворчание, будто к строителям, едущим на вахту, еще не привыкли. Но почему-то Никита, как загипнотизированный, не мог отвести взгляд от костра. Так и смотрел, пока поезд не отъехал дальше, и огонь исчез в темноте.

Пиши о том, что сам знаешь… Это скажет любой писатель начинающему автору. И будет прав.

Я никогда не употреблял наркотики. Мерзость какая! Мои друзья не резали себе вены. У меня умные друзья. Никто из родственников не болел раком — Бог миловал.

Но именно эти темы присутствуют в «Историях». Как быть? А дело в том, мой дорогой читатель, что я не могу не думать, не размышлять и, самое главное, не могу не писать. Каждый в праве сам решить, насколько оправдано мое незнание той или иной темы и предъявить свои претензии. Но я свое слово сказал.

Евсеев, видный мужчина, отличный специалист и «так себе» товарищ, зашторил окна в своей холостяцкой квартире и нахмурился — что-то этим пятничным вечером ему хотелось, но вот что — непонятно. Читать — точно нет. Выпить пива — почему-то, тоже нет. Странно, все-таки пятница. Посмотреть телевизор, помыть посуду, послушать музыку, позвонить родителям (давно не звонил) — в тот же ящик. Даже спать, святое дело, и то не было никакого желания. А ведь — пятница.

Ну давай же, подумал Евсеев. Изобрети нам что-нибудь этакое, что бы наши враги обзавидовались. Чтоб их жены ночам не спали, рыдая от бессилия, а дети… ладно, детей мы пощадим.

Взглядом опытного дотошного искусствоведа-критика он внимательно оглядел комнату. Осмотрел все углы на мебели, оценил изгиб каждого завитка, заметил все блики на отражающих поверхностях. А вот над отклеенными краями обоев можно было бы и поработать. Изящная, ровным слоем рассыпанная пыль на новом секретере также не ускользнула от его внимания. В целом, увиденное ему очень понравилось, но ничем не помогло.