Валерий Поволяев - Три дочери

Жизнь шла, была она разной, и цвет имела разный – всякое в ней случалось, выпадали и серые, и черные дни, – но многочисленное семейство Егоровых было ею довольно.

Запыхавшись, прикрыв рот платком, чтобы не нахвататься холодного воздуха, – по Москве ходил свирепый грипп, – Вера спустилась по эскалатору на перрон станции метро «Площадь Революции», встала у одной из бронзовых фигур, украшавших подземный зал. Вере казалось, что когда-нибудь эти выразительные фигуры оживут, вольются в поток пассажиров, надо только подождать, когда это произойдет.

Но фигуры все не оживали – видать, время не пришло.

Отвернув рукав пальто, она глянула на крохотные модные часики: опоздала или нет? Ей предстояло встретиться с приятельницей, с которой она сидела за одной партой в сретенской школе, – приятельница имела блат в ГУМе и могла достать детские трикотажные вещицы для Васьки. В магазинах трикотаж появлялся редко, добыть его можно было только по знакомству.

Часы показывали, что Вера пришла вовремя, минута в минуту, а вот приятельница запаздывала. Москва – город суетной, застрять можно где угодно, даже на дорожке перехода через улицу.

Вздохнула Вера и начала разглядывать скульптуры, плафоны освещения, каменной пол – видать, дорогой, тщательно постеленный…

Неожиданно в толпе она увидела человека, – знакомого человека, – и ее словно бы электричеством пробило, ударило так, что пространство перед нею закачалось, бронзовые фигуры накренились опасно – того гляди, лбами треснутся в исхоженные многими ногами плиты пола.

Утонченное, с белесыми бровями и ресницами лицо, косая скобочка шрама, оставшегося на рассеченной брови (шрам этот был получен при неудачной попытке прибить полку к кирпичной перегородке столовой, – Вера была тому свидетельницей), светлые, почти родниковые глаза, высокая гибкая фигура, уверенная походка…

Встретившись взглядом с Верой, человек этот дернулся невольно – его тоже, наверное, ударил ток, замедлил шаг и в следующий миг развернулся на сто восемьдесят градусов.

– Николай! – не удержавшись, окрикнула его Вера.

Крик этот подогнал Вилниса, расталкивая людей локтями, он побежал от нее прочь. На бегу втянул голову в плечи по самые уши и не Николаем уже стал, а кем-то еще, человеком безнадежно старым, робким, избегающим общения с людьми.

– Коля! – Вера хотела кинуться за ним следом, желание было очень велико, но она сдержала себя – все было понятно. Все встало на свои места.

Ясно сделалось, почему тело Вилниса не нашли до сих пор (могила на кладбище с алюминиевым крестом была пустой), хотя Вера посылала письма на этот счет в разные конторы, в том числе и очень высокие, просила не бросать поиски, ответы приходили, скажем так, никакие, отписки, а потом Веру вызвали в министерство, которому подчиняются все северные шахты.

Там молодой человек в ладно скроенном костюме, специалист по технике безопасности, о чем свидетельствовала табличка, привинченная к двери его крохотного кабинета, усталым голосом объяснил, что найти тело Николаса Вилниса не то чтобы трудно, а может быть, даже невозможно.

– Это же Шпицберген, – молодой человек потер пальцами красные от напряжения глаза, – там много мест, где мы просто не имеем возможности кого-либо искать, вы понимаете? Норвежская территория, куда ни сунься – нарушение международного права, а то и территориальной неприкосновенности. Есть много причин, по которым Вилнис мог погибнуть… Ведь в тех краях пропадали великие люди, за ними стояли серьезные государства – Амудсен, например, – Нобиле… Русские тоже погибали – экспедиция Седова, Толля и других. Следы были найдены и только, а люди – нет. Кроме следов – ничего. И никого. Север умеет проглатывать людей бесследно.

– Да, – горестно согласилась с молодым человеком Вера и повесила голову: был у ее Васьки отец и не стало отца.

– Поэтому давайте договоримся так, – хозяин кабинета строго посмотрел на Веру, – вы нас больше не бомбите письмами, никуда не пишите, потому что все бумаги все равно пойдут сюда, – он выразительно похлопал ладонью по столу, – а мы потихоньку, без всякого нажима, будем продолжать поиски. Если что-то найдем, я тут же поставлю вас в известность. Договорились?

Единственное, что вынесла из разговора Вера: поиски тела добытчика оленьего мяса по фамилии Вилнис кому-то основательно надоели, хотя строгий молодой человек был с ней предельно вежлив, ситуацию объяснил доходчиво и откровенно, все остальное повисло в каком-то тумане и не видно было в нем ничего, даже расплывчатых очертаний.

Хорошо, что хоть хозяин кабинета не спросил у нее: «А вы, собственно, кем Вилнису доводитесь, а?» Отвечать на этот вопрос было бы очень унизительно.

Тело Николаса Вилниса не было найдено, и никаких следов, которые обязательно остаются после каждого человека в этом мире, тоже не было найдено, исчез Вилнис, растворился, будто вообще не существовал. Загадка какая-то.

Так вот загадка эта разрешилась на станции метро «Площадь Революции». Теперь понятно, почему тело Вилниса так и не обнаружили.

Вере захотелось заплакать. И вообще – выплакаться. Она забыла про подругу, которую ждала, про то, зачем сюда приехала, пространство перед ней потемнело, сделалось холодным, узким, бронзовые фигуры, украшавшие станцию, куда-то исчезли, и народа в длинном нарядном зале, кажется, поубавилось.

Она прижала к глазам, к уголкам, пальцы, не давая слезам пролиться, вздрогнула всем телом и неожиданно успокоилась, – ну, словно бы шла по долгой, очень неудобной дороге, полной крупных камней и ям, и обнаружила неожиданно, что дорога эта закончилась. Дальше пути не было.

Она вздохнула и, слепо ведя перед собою одной рукой, прошла в проем, отделявший центральный зал от рабочей платформы, на которую подкатывали поезда, села в один из вагонов – просто шагнула в открытую дверь и опустилась на длинное дерматиновое сиденье затертого рыжего цвета, двери закрылись, и поезд покинул станцию «Площадь Революции».

Вот так оказалась перевернутой еще одна страница жизни семейства Егоровых.

Тем временем началось расселение дома номер двенадцать в Печатниковом переулке – кто-то из высоких моссоветовских чинов приглядел этот дом для городских нужд, планировка его годилась для любой официальной конторы, начиная с Мосмусора или Росбутылки, кончая Управлением поставки кальсон в армию, не говоря уже о каких-нибудь судейских или общепитовских организациях, и очень скоро обитатели начали получать смотровые ордера.

Дом стал пустеть, в длинных гулких коридорах начали появляться озабоченные мужички в недорогих немарких костюмах, в основном серого цвета и, тряся картонными удостоверениями, назывались техниками-смотрителями и обследовали здание.