Валерий Поволяев - Три дочери

Зато Мосолков очень быстро разобрался в напарнике, понял, что это обычная душевная квелость, смятенность, не дающая Савченко раскрепоститься – слишком уж он стеснителен, внутренне зажат.

– Сестры-близнецы, потому и ходят в одинаковых костюмах, – проговорил Мосолков и беззвучно, как в разведпоиске, одолел пространство, отделявшее их с Савченко от лотка мороженицы, вкусно пахнувшего ванилью, корицей, свежими вафлями и сливками.

– Девушки, – сиропным голосом пропел Мосолков, подобрался, делаясь еще более осанистым, чем три минуты назад – ну чем не генерал с тремя звездами на погонах? – и мужественным, будто Герой Советского Союза, – а, девушки!

На него недоуменно глянула мороженица – плотная тетка с рыхлым лицом и быстрыми бесцветными глазами, слизнула кончиком языка пот с верхней губы, затем обернулась одна из девушек с костлявыми пергаментно-воскового цвета щеками, большим горбатым носом и седыми волосами, аккуратно расчесанными по обе стороны головы. Было девушке годов не менее семидесяти. Мосолков даже присел, увидев «девушку», ярко надраенные головки его хромовых сапог невольно потускнели.

– Чего? – устало спросила мороженица.

– А где это… где кинотеатр? – Мосолков едва нашелся, что спросить.

– Вона! – мороженица ткнула пальцем в сторону ярких фанерных щитов и вновь слизнула пот с верхней губы. – Где пацанва колготится, там и показывают кино.

Мосолков, спасаясь, ринулся туда. Савченко следом. Наконец Мосолков остановился, задышал тяжело.

– «Как обманчива внешность», – сказал еж, слезая со щетки, – пробормотал Мосолков разбито и испуганно.

– Мда-а, дорогой друг! Это хуже, чем в разведке с эсесовским взводом столкнуться, – Савченко хихикнул, он хорошо понимал Мосолкова. – Действительно обманчива внешность: сзади одно, спереди другое.

– Чу-уть не влипли, – одышливо проговорил Мосолков, – вот напасть-то! Так и погибнуть не за понюх можно.

– Надо действовать, как на фронте: вначале сделать разведку, а уж потом – легкую, без всякого шума атаку.

– Проста теория, да тяжела практика, – Мосолков не выдержал, выхватил из заднего кармана галифе салфетку с монограммой, вытер ею потный лоб, затем клеенчатую изнанку фуражки, потом в эту же салфетку трубно высморкался. Сонная лошадь, тянувшая прямо посередине улицы фуру на резиновых колесах, мигом проснулась и испуганно задрала голову, ощерив желтые, словно бы прокуренные зубы.

– Н-но, падла! – заорал на нее возчик, наряженный в старую милицейскую фуражку с пропотелой вдавлиной. – Вот падла! – резко потянул правую вожжу, сбивая лошаденку ближе к обочине, та быстро очухалась и послушно взяла вправо и вновь заснула на ходу: животина умела делать то, чего не умели люди и хотела дожить до старости.

– Тяжело в лечении – легко в гробу, – добавил Мосолков. Вздохнул. – Ну, что ж, коли ты велишь воевать, предварительно сделав разведку – будем делать предварительную разведку. – Он задержал в себе дыхание, словно бы хотел привести в порядок душу и успокоиться, бросил взгляд на шумную многолюдную Сретенку, произнес только ради того, чтобы хоть что-то произнести: – Хорошая улица! Один недостаток – мало зелени!

И верно ведь: потный, припахивающий смолой и карболкой асфальт не мог заменить травяного покрова, клумб с цветами и аккуратно подстриженных кустов – скупа городская природа, но и деревенская не лучше – слишком много в ней увечного. Савченко как подумал об увечьях земли, так и сглотнул слюну, сбившуюся во рту в тугой взболток, ощутил внутри боль – взболток пополз вниз боком, оцарапывая майору горло, пищевод, перекрыл ему дыхание и Савченко похлопал себя кулаком по груди. На уголках глаз у него выступили слезы.

– Ты чего? – спросил Мосолков, не глядя на Савченко.

– Воздухом поперхнулся. Пошли-ка мы лучше в гостиницу. Плохие из нас искатели приключений.

– Нет, давай еще немного поохотимся, а уж потом в отель.

– Никого мы не ухлопаем, дичи нет, Юрий Ионович, только сапоги собьем. Не дано нам, понимаешь? Не судьба нашему теляти волка зъисть.

Они провели на Сретенке еще полтора часа, заглядывали в проулки, в магазины, побывали в пивной, всматривались в темные, пахнущие кошками подъезды домов, но не нашли там воздушно-легких веселых девушек, которых искали.

– Неправ твой Гиляровский, – мрачно проконстатировал Мосолков, разворачиваясь и беря обратный курс, – ему втерли очки, а он втер очки нам.

– Не топчись, Юрий Ионович, на костях мертвого!

– А если мертвый – обманщик?

– Все равно нельзя говорить о мертвых плохо.

– Признайся, Юр, тебя можно испугать мертвецом после всего, что ты видел на войне?

– Нет.

– И меня нет.

Добравшись до гостиницы, до темного прохладного вестибюля, они сели отдышаться под старыми пальмами, спокойно умирающими в рассохшихся деревянных кадушках. Мосолков вытянул из галифе знакомую салфетку, промокнул ею лоб.

– Жара! Парит, как в бане. Ну и погода!

Савченко вздохнул с грустью: когда не о чем говорить, обязательно говорят о погоде.

Мосолков выругался, не обращая внимания на глазастую, вооруженную сильными, с толстыми увеличительными стеклами очки, старушку, сидевшую на месте дежурной администраторши. Старушка усердно трудилась, превращая большой ком пряжи в модный пушистый свитерок.

Это сейчас в гостиницах вестибюли охраняют крепкозадые мужички с цепкими руками, владеющие и приемами самбо, и простым кулачным боем – натренировались, когда находились на работе в местах не столь отдаленных, огороженных колючей проволокой, гоняя людей сквозь строй – такой мужик мухе не даст пролететь мимо, перекусит ее зубами на лету, не говоря уже о собаке или человеке, но за рублевку пропустит в отель кого угодно, даже пса с помойки, если тот сунет ему в карман мятую кредитку, а раньше эту службу справляли милые интеллигентные бабуси, которые могли и самовар вскипятить, и конфет-подушечек из кулька отсыпать, и совет добрый дать, и папироской угостить, хотя сами они не курят и никогда не курили, но для постояльцев загашник имеют непременно…

Сидела такая старушка и в их гостинице, пальмы охраняла.

Красивая администратора, которая принимала их утром, смену уже сдала, ее кресло, отставленное в сторону, было пусто, хотя такие кресла никогда не бывают пустыми, поскольку у окошка всегда толпится нетерпеливый командировочный народ – завистливый, горластый и часто хамоватый, слушающийся только администратора, поэтому администраторы всегда сидят на месте. Но сейчас в вестибюле никого не было, ни командированных, ни администраторши, только старушка.

Мосолков выругался снова, Савченко, глянув на старушку, засек ответный взгляд – недоуменный, хотя и спокойный, опять промолчал.