Валерий Поволяев - Три дочери

Нет, не укладывалось это у него в голове, все перепуталось, скаталось в один клубок: Фрося, эти беспомощно спящие доверчивые девочки, муж, находящийся, видать, на кудыкиной горе, барак, изопрелые доски, проложенные к жилью через гнилую сырость… Он снова резко помотал головой.

Надо было что-то делать. Савченко достал из кармана ножик, который всегда носил с собой – ножик выручал его в самых неожиданных случаях, этакая занятная австрийская поделка, с двумя нержавеющими лезвиями и набором всякой всячины: шилом, отверткой, штопором, ножничками, пилкой, открывашкой пивных бутылок, с колечком, к которому Савченко привязал прочный шелковый шнурок.

Первым делом он открыл бутылку со спиртным, понюхал, что там есть, водка или самодельная табуретовка, которую могут гнать из чего угодно, даже из опилок и коровьего дерьма. В бутылке была водка: запах исходил хоть и резкий, но спиртовой.

Подумал: австрияки штопор сконструировали так, что он обязательно вытягивает пробку из горлышка, не срывает ее, как наш – после нашего пробку приходится выбивать кулаком, шаг у нашего штопора длинный, слабо выгнутый, по существу плоский, а у австрийского рассчитан в самый раз; если сделают австрияки ножнички, то эти ножнички будут стричь, а не мять или рвать бумагу, как у нас; если сработают отвертку, то она не станет гнуться, словно жестяная скрепка… Специальным коготком, имевшимся в ноже, Савченко вскрыл консервы – шов получился идеальный, консервную банку можно было использовать под посуду.

Тихо было. Комнатенка Фросина – угловая, от кухни далеко, потому и тихо. В коммунальных квартирах главный источник шума – кухня, там происходят основные баталии. Тихо потрескивали обои на стенках – отклеиваются совсем, уже пора менять. Под полом что-то шевелилось, раздавалась едва внятная возня, – это были мыши, постоянные спутники человеческого жилья, в своих вещах мы перевозим их с квартиры на квартиру.

В комнатке, как и под лестницей, пахло старым деревом. Савченко порезал огурцы на плоские пятаки-колбаски. Больше ему заняться было нечем. Оставил огурцы лежать грудкой на газете и сложил нож.

Он сидел один в комнате и почему-то боялся пошевелиться – ему казалось, что здесь находится не только он и две спящие девчушки, находится кто-то еще… Но если этому четвертому и дано тут находиться, то он бестелесный – скорее всего дух, а не человек.

Где может спрятаться дух? Под кожаным диваном, плотно прижавшись к полу, в небольшом хлипком шкафу, наполненном одеждой, – из-за тонкой дверцы виднелся кусок юбки, – видать, девчонки забирались в шкаф и не убрали толком свои простенькие наряды… Но тогда откуда это ощущение обильной населенности маленькой Фросиной комнатенки?

Он задал себе вопрос, попытался ответить на него, но ответа так и не нашел.

Вернулась Фрося, в алюминиевой, хорошо отдраенной миске принесла красиво разложенную разогретую картошку, поставила на эбонитовый кружок, который предусмотрительно принесла с собой, для огурцов мигом нашла плоскую тарелку, добыв ее будто бы из ничего, в другую тарелку вывалила из банки говяжью тушенку. Она старалась обиходить стол, делала все стремительно, ловко и бесшумно, глаза ее оживились, зажглись. Савченко это отметил, но все равно боялся встретиться с ней взглядом: слишком уж Фрося не походила на тех дамочек, которые подходили к ним около гостиницы «Москва»… Вдруг Фрося всплеснула руками и произнесла жалобно:

– Стол какой хороший получается, а? Просто, как до войны, когда были продукты. А хлеб-то… нет хлеба! – она снова всплеснула руками. – За картошкой забыла о хлебе. Пойду к соседке, возьму у нее в долг, – Фрося неслышно скрылась за дверью комнатенки.

«Походка – только в разведку ходить, – отметил Савченко, – трава под ногой не мнется». Оглянулся назад – показалось, что близнята проснулись. Но нет, девочки, привыкшие к присутствию чужих людей в доме, спали. Савченко, например, обязательно проснулся бы, как только почувствовал чье-то присутствие в квартире. Все нервы, нервы. И война, которая многому научила даже самых распоследних неумех.

С другой стороны, в бараке много людей, все никак не могут стать близкими, и девчонки всех тоже не примут – отметят только сознанием, мозгом, мышцами и будут держаться в стороне. Они просто привыкли к частой смене лиц, потому и спят так спокойно.

Разогретая картошка вкусно дымила. Фрося присыпала ее чем-то душистым. Савченко присмотрелся – сухой укроп. Хозяйки в Австрии, – майор сам видел, – обязательно чем-нибудь посыпают еду: и картошку, и мясо, и рыбу, и макароны – то сухим луком, то толченым чесноком, то каким-нибудь терпким семенем, либо порошком. Фрося тоже где-то достала сушеный укроп.

Девочки спали, обхватив друг дружку руками и улыбались во сне – наверное, видели что-то хорошее, – простенькие лица их светились в полупрозрачной темноте – кромка света, который давала электрическая лампочка как раз проходила по краю дивана, на котором они лежали.

Шкаф был разрезан этим кругом пополам, клок зажатой дверцей юбки лез в глаза.

Майор вздохнул неслышно, сейчас самый раз быть неслышимым. Девочки могут проснуться от чего угодно – от звона водки, льющейся в стакан, от стука вилки, от шуршания газеты, от говора, как бы тих он ни был.

В следующую секунду Савченко не поверил тому, что увидел – в этой комнатенке вместе с Фросей и близнецами наверное действительно жила нечистая сила, – а может, и чистая, поди разбери, но в то, что она была сверхъестественной, поверил сразу – зажатый клок материи сам по себе вобрался в шкаф.

Савченко замер, ожидая, что же будет дальше. Правую руку он стиснул в кулак – на фронте кое-чему успел обучиться, не только стрельбе на звук. Зажал в себе дыхание, слушая комнатенку, слушая шкаф, но ничего, кроме размеренного слабого дыхания близняшек не засек.

Сердце заколотилось где-то в горле, находилось оно чуть ли не под языком, вот ведь как. Савченко беззвучно подтянул под себя ноги, чтобы можно было стремительно вскинуться, да половчее ударить налетчика. Вспомнил про перочинный ножик. Нет, этой безобидной поделкой много не навоюешь, лучше уж кулаком. Или на худой конец вилкой. Хорошо, если вилка стальная, с прочными острыми рожками… Но Фрося положила на стол три алюминиевых вилки.

Стоп-стоп-стоп! Почему три вилки, а не две? Если она имела в виду близнят, когда те проснутся, то надо было четыре вилки, а не три… Нет, одна арифметика никак не сходится с другой. Но задумываться о том, что сходится, а что не сходится, было некогда. Правую руку Савченко держал наготове, левой – пальцами, разведенными в стороны, помял себе шею с двух сторон – занемела шея. Бывали случаи, когда она у него немела и становилась деревянной в бою. Видать, это была особая реакция на опасность.