Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Да, — тихо сказала она, — я вся в себе. Наверное с того времени, как себя помню.

— Смотри, — он показал на площадь перед Домом Радио, — она была покрыта снегом, — он лег с утра и не растаял. Это не зазимок. Это снег лег. Значит, скоро станет Ладога.

Она ударила варежками. Он засмеялся:

— Я потом опять на службу. В Смольном переполох. Работаем и работаем. Все печатаем и печатаем.

Татьяна еще раз ударила варежками:

— И что печатаете? Что контора пишет?

— О! — скривился Миша, — теперь понятно, что. Это поток документов о том, как мы будем строить ледовую дорогу.

— Ледовую дорогу? — спросила Татьяна.

— Да, — сказал Миша, — у нас нет иного выхода, только построить ледовую дорогу по Ладоге.

— А это сложно?

— Очень, — Миша потер руки, — ты не представляешь, что это значит. Необходимо постоять грунтовые дороги к Ладоге, а для этого перекроить железнодорожную сеть. Ладога не предназначена для перевозок по льду. Потом нужны обогревочные и продуктовые пункты, бригады для маркировки полыней и их заделки, спасательные бригады. Необходимо руководство этой ледовой дорогой. Документации мы печатаем море.

— Сильно устаешь, — спросила Татьяна.

— Болят пальцы, спина и живот, — ответил Миша, он не заметил ее подвоха, — но сейчас стали топить лучше. Можно печатать без пальто.

Метроном неожиданно стал бить сильно.

— Пойдем в бомбоубежище, — резко сказал Миша.

Мимо них пробежало несколько краснофлотцев в коротких черных шинелях.

— Смотри, — показала варежкой Татьяна. В двух десятках метрах от них была позиция зенитной пушки. Небольшое орудие, обложенное мешками с землей, вокруг него крутилось несколько краснофлотцев. Их черные шинели контрастировали с белым снегом, покрывшим мешки и белым инеем деревьев.

— Давай посмотрим, — сказала Татьяна.

— Может, лучше пойдем в убежище, — настойчиво предложил Миша.

— Ты иди, я постою, — ответила она.

Миша насупился и остался стоять. Между тем старший краснофлотец взял трубу дальномера и стал смотреть в морозное небо. Миша тоже поднял голову.

— Думаешь увидеть там что-то, — смешливо спросила Татьяна. Миша не ответил.

Расчет действовал умело и быстро. Пушка поворачивалась вокруг. Старший отвел от лица дальномер и взял телефонную трубку. Он что-то приказал, и пушка замерла в одном секторе. Только ее ствол медленно ходил вверх-вниз. И тут ударило. Сильно и мощно. Не было слышно полета снаряда, а дальше как падение большого тяжелого мешка.

Татьяна оказалась на мостовой лежа на спине. Миша лежал рядом — на животе. Она поняла, что это он свалил ее.

— Снаряд это, — проскрипел зубами Миша, — вот посмотри. Как все весело.

Она повернула голову в сторону пушки. Та все еще стояла.

— Он за тем домом упал, — сказал Миша.

Татьяне было видно, как сжались краснофлотцы, им было не только холодно, но и страшно. Но пушка продолжала нащупывать невидимого врага.

Еще раз ударило таким же гулом. И тоже далеко. Потом еще и еще.

— Наверное, пристрелялись, — сказал Миша.

Татьяна лежала на снегу, припорошенная сверху и ей это нравилось. Это был шаг из обыденности, от скучной работы, от больного мужа, от еще несостоявшегося любовника.

В это время командир зенитки поговорил по телефону и что-то скомандовал. Краснофлотцы дисциплинированно побежали от пушки и пробежали мимо Миши и Татьяны. Один из них крикнул:

— Идите отсюда граждане! Неизвестно сколько он еще садить будет!

Снежок лег ей на платок, и Миша смахнул его.

— Не надо, — сказала она.

— Не надо, — повторил он.

Но больше немцы не стреляли. Метроном постепенно успокоился.

— Ты о чем думаешь? — спросил он.

— О романтике, — ответила она, — вот лежим мы с тобой здесь. В первом снегу. Я так давно не лежала. Лежу вот на холоде. И не хочу вставать.

— Не вставай, — сказал он.

— Не буду, — ответила она, — а знаешь и сил нет. А ты уже попадал под обстрел?

— Так как сейчас — нет.

— Скажи правду, — улыбнулась она и повернула к нему лицо, — так глупо нет. Не угораздило еще тебя попадать под германские снаряды. Только из-за шальной бабы. Которая решила она посмотреть на зенитку. А ты и не ушел.

— Да, — ответил он и смахнул снежинку с ее щеки.

— Не надо, — сказала она и отвернулась.

— Ты больше не куришь? — спросил Миша.

— Нет.

— Почему? Нечего? Я могу достать.

— Ты заботливый.

— Я подумал, что ты меняешь папиросы на продукты или лекарства.

— Для него? — спросила она.

— Да, для Коли.

— И решил помочь?

— Да, — Миша, наконец, приподнялся с мостовой, — если тебе так это важно, то решил помочь. Я не курю, папиросы остаются. Сейчас правда, махорку вместо папирос выдают, но она есть.

Он встал и отряхнулся. Резко нагнулся, взял ее за руки и поднял. Татьяна поразилась и порадовалась этой мужской силе, которую она уже давно не чувствовала.

— Нет, — сказала она, — я курю не потому, что нечего. Я не курю потому, что сейчас нельзя.

— Нельзя? — удивленно спросил он.

— Да, — засмеялась она, — вы мужчины такие сильные и такие глупые. Только глупость может толкнут такого сильного мужика как ты Миша стоять с глупой женщиной под немецкими бомбами.

— Снарядами, — сказал он машинально.

— Да какая разница дурачок, — улыбнулась она.

Сестра Зина приехала неожиданно.

— Танюша, — отворилась дверь ее кабинета в Доме Радио и в проеме двери стояла закутанная в армейский полушубок Зина, различимая только по торчащему из воротника большущему носу.

Для Татьяны это было… не то слово «неожиданно». «Неожиданно» можно в мирной жизни. В мирной, с купленным на вокзале срочным билетом. Бегом, без маминых подарков и наставлений дядечки. Сейчас так нельзя. Сейчас «неожиданно» это по военному должно быть внезапно. Врасплох. Как срочный приказ или как умелый враг. Так она и появилась, сестра Зина.

— Танюша, — Зина протиснула в нетопленную комнату, в которой Татьяна сидела в куцем пальто и пуховой шале. Зина тяжко ухнула пере сестрой большим мешком обещавшим сытый вечер и сказала, уткнувшись в щеку сестры:

— Рада, что застала тебя живой. Танька, живой. Вас живыми.

— Мама сказала?

— Конечно, а кто еще.

С носа Зины закапали слезы.

Татьяна не плакала, наверное, не было сил.

Сестра аккуратно, но деловито закрыла дверь, а потом разложила перед Татьяной прихваченный морозом бабушкин пирог из серого теста и порезанную колечка, заранее порезанную еще в Москве колбасу.

— Ты знаешь, — сказала Зина, глядя, как Татьяна медленно пережевывает ставший по — военному серым пирог бабушки, — я записалась в ополчение. Нет — она осторожно подняла руку увидев настороженный взгляд сестры, — я не с ума сошла. Не в то ополчение, которое бегает с винтовками по оврагам и ловит зайцев. В московском ополчении были должности по доставке продовольствия. Что-то вроде экспедитора или коммивояжера. Вот я и пошла. Думала, что все лучше, чем сидеть мешком на месте. А тут мама говорит — Таня там в Ленинграде и надо ее вызволять. Ты такая молодец, что позвонила.