Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— И что? — спросил Миша.

— А то дорогой, что никто не подумает о том, что в этом мерзлом блокадном городе была жизнь. Была любовь. Что мы с тобой сношались как кролики. И были счастливы. Счастливы среди всего этого холода и смерти. И что жизнь возможна везде и всегда, а не только по поручению и наставлению руководящей всем коммунистической партии большевиков.

Он оторопело посмотрел на нее.

— Да, да милый. Может быть, наши с тобой отношения это даже больший мой ответ жизни, чем все стихи. И может мое поведение, все мои романы это лучшее завещание тем детям, которых у меня никогда не будет. Они, наши блестящие революционеры смогли подавить все. Все смогли закатать в асфальт. Они как Петр Великий на болотах и крови построили царствие свое, но укротить меня не сумели!

— Что ты собираешь? — испугался Миша.

— Я не собираю, дорогой! И не разбираю! Я говорю прямо, что никакая советская власть не может справиться с темпераментом одной красивой и неглупой русской женщины!

— Вот это, — Татьяна положила свою ладонь на низ живота, — перемылит всю советскую коммунистическую околесицу. И пока мы живем, как хотим, мы еще живы и еще в борьбе. А вот когда начнем жит по решениям управдома, райкома, обкома и наркомата, то скоро подохнем. Поэтому, никогда не упрекай меня в моих прошлых романах и похождениях.

— Прямо идеологическая база, — криво усмехнулся Миша.

— Да, база, — Татьяна подошла к нему, — можешь смело продолжить. Идеологическая база для блядства. А я тебе отвечу, что для жизни. Поверь мне, что женское тело пережило парей, переживет и коммунистов. Как бы они не объявляли себя бессмертными.

— Но ты — то при чем? — недоуменно спросил Миша.

— А при том, дорогой, что я жить хочу. Жить, а не коммунизм строить. Который никто и никогда не построит. Тем более с таким прекрасными, умными и образованными вождями как у нас. Пусть они запретили мне писать, что я хочу и работать где, и я хочу, но заставить отказать от любви они не смогут. И ты не сможешь. Никогда.

Подруги шли по весенней Москве. Раньше это называлось «пойти по магазинам», а теперь приобрело энергичное название «шопинг».

— Ты опять какая-то хмурая, — просила Вика.

— Наверное, навалилось все, и сразу, — ответила Танюша.

— Диплом и свадьба? — поинтересовалась подруга.

— Да.

— Но это не плохо. Закончишь учиться и начнешь новую жизнь. Ни этого универа, ни родительского гнезда. Пора жить своей жизнью.

— Пора, — кивнула Танюша, — я просто думаю, как тогда все было просто.

— Просто? — Вика даже остановилась, — если ты говорила, что тогда ни еды, ни одежды не было. Они в коммуналках жили.

— Это да, — сказала Танюша, — но вот представь, какие были нравы. Она хотела родить от одного, уехала в Москву, а когда вернулась, то оказалось, что он умер. А она через день уже с другим была.

— Бедная, — покачала головой Вика.

— Ты так думаешь, — поинтересовалась Танюша.

— Да, так только от отчаяния можно.

— Или от желания выжить.

— Жить.

— Хорошо, жить.

Вика посмотрела на переход забитый разноцветным народом:

— У нас все по другому. У нас любовь выражается не в то, чтобы делиться последним куском.

— Да, — улыбнулась наконец, Танюша, — сейчас любовь это когда молодой человек дает свою карту и пин код от нее.

— Конечно, — согласилась Вика, — дать свою карту это не тоже, что дать ключи от машины.

— Даже если это новый «Мерседес».

— Да! — выкрикнула Вика и тихо сказала Танюше, — мой-то представляешь, что отчудил. Отдал мне свою карту. Я и думала, что он все по серьезному. Думала он мне предложение сделал. Теперь дождусь его хорошего настроения и насосу на свадьбу в Таиланде. Он и не так прост. Я сначала все никак не могу понять, почему он ее назад не берет. Ведь у него тоже есть расходы. А потом я смотрю, а он такой хитрый, хитрый, хитрый дал мне не зарплатную карту, а другую. И кидает иногда на нее сотню другую. Это я получается как любовница у него. А своя карта с зарплатой у него у сердца.

— Продуман! — засмеялась Танюша.

— А потом я подумала, а может это и не плохо?

— Что не плохо? — поинтересовалась Танюша.

— А то, что он такой жлоб. Другие все на последние деньги. Все в кредитах, в долгах. Ни на хлеб, ни на бензин денег нет. А мой расчетливый. Последнее не отдаст. Такой то мужик семье и нужен.

— Ну, да, — неохотно согласилась Танюша, которую жадные мужчины всегда напрягали.

— Нет, ты, правда, подумай. Он не потратит лишнего. В казино не просадит. А когда мы с ним проживем долго. Но ведь так будет, когда надоедим другу другу, он все любовницам и проституткам не спустит.

— Ты страшные вещи ты говоришь, — Танюшу передернуло, — прямо как будто вы сорок лет женаты.

— Так я и собираюсь с ним сорок лет прожить. Не хочу разведенкой быть или одинокой старухой на нищенской пенсии. Мужчина он же основа, опора. Деньги от него всегда идут. А ты будь реалистом, — громко сказала Вика, — реалистом будь. Мужикам от нас много надо, но не навсегда. Потом нам уже надо терпеть. Я сейчас вспомнила Толстого у него в «Анне Карениной» женщина постоянно Стила прощала.

— Стиво, — машинально поправила подругу Танюша.

— Да? — Вика задумалась, — наверное, так. Я просто его в плохом переводе смотрела. Там может Стило говорили. Он ей изменял, а она его всегда прощала. Все ради детей. И семьи.

— Ну, да, — угрюмо согласилась Танюша, представления которой несколько расходились с викиными.

— А я вот что думаю, — озорно продолжила Вика, — она ведь не просто так его прощала. Наверное, ей тоже что-то за терпение перепадало. Вот и так буду. А что делать? Такая у нас женская доля. Не в монастырь же идти.

— Не в монастырь, — повторила Танюша, — но скучно ведь.

— А чего ты веселого хочешь? — поразилась Вика, — если наша ты в Москве русского непьющего мужика с хорошей работой, то крути им пока он от твоих грудей млеет. Ребенка ему роди по — быстрому. А потом уже терпи его похождения. Но зато в тепле и покое. А мужики они как коты погуляют, а потом и вернуться. Вернется он к той, кто прощает и терпит.

— А вот Татьяна Бертольц так не размышляла, — неожиданно сказала Танюша.

Вика остановилась и посмотрела Танюше в лицо:

— Татьяна твоя была сверхчеловеком! Сверхженщиной! А мы с тобой унылое говно! Нашла ты с кем сравнивать. Перед ней мужики плясали, а значит было за что. А мы пять рублей за пучок в базарный день. Моему-то пятнадцатилетние пишут сейчас, лосю тридцатилетнему. А в шестьдесят у него будет любовница лет на тридцать моложе. И с этим сейчас надо смириться. Смириться и жить. И не мерь себя по этой Бертольц.

— Преподаватель так сказал.

— Измерять свою жизнь по жизни Татьяны Бертольц, так точно ее звали? — переспросила Вика.