Сергей Комяков - Запрещенная Таня

Миша схватил Татьяну за предплечья и повернул к стене, она стала вырываться, но о привычке делала это тихо, старалась не только не стонать, но и громко не греметь дверью. Наконец Миша расстегнул штаны и сильнее вжал женщину в стену. Удерживая ее рукой он, неловко покопавшись, забрал тяжелую юбку и овладел Татьяной.

Потом они долго сидели рядом на полу. Татьяна гладила Мишу по давно не мытой голове и раскладывала его липкие волосы.

— А может это оттого, что нам жрать нечего? Хотя ты справился.

Миша смотрел прямо перед собой:

— Я тебе действительно безразличен?

Татьяна поправила его волосы:

— Я сегодня опять лягу с тобой в кровать. Голая и прижмусь к тебе. Плотно плотно. Ты будешь меня чувствовать. Мо ноги, живот, грудь и плечи. А сели хочешь, то я лягу, а ты прижмешься ко мне? Прижмешься так ко моей спине, попе, положишь руки на грудь. Прикинешься ко мне, обнимешь сильно сильно.

— Я тебе, правда, противен? — тихо спросил он?

— Нет, не противен. Я хотела быть с тобой, когда первый раз увидела. Ты мне нравишься как мужчина. Больше, чем человек.

— То есть?

— Ну как тебе сказать, — Татьяна, сбросила с головы Миши несколько кусочков жирной перхоти, — вот мой первый муж нравился мне как мужчина и как человек. Я вообще считала его самым умным в мире. А когда он меня первый раз обнял, тоя чуть не упала. Вернее упала, но он меня удержал. С ним каждый раз был как первый. Я даже думала, что съем свои губы. На Радио смеялись, когда мои искусанные губы видели. А вот Колю я любила как человека. Он неуклюжий был и робкий. Такой смешной неаккуратный, вроде хочет меня, а куда руки класть не знает. То так их положит, то так, то за грудь возьмет, что за бедра, а между ног меня трогать и вообще боялся. Как будто так капкан. А после всегда лежал как рыба на берегу. Лежит, глаза выпучит и дышит. Дышит тяжело и глубоко. Но он добрый был и несчастный. Я первого мужа могла бы бросить. Н сильный был, а вот Колю не могла бы. Он этого не пережил был. Все простил бы. И тебя и еще других мужчин.

Миша тяжело посмотрел на нее.

— А ты думал, что я о других любовниках не думала? Или ты думаешь, что у меня никого кроме них е было.

— Не думаю, — буркнул Миша и уставился в пол.

— Но ты не думай, я не блядь, — сказала ему на ухо Татьяна, — мне человек нужен, мужчина, а не член его измерить.

— И ты говоришь, что доносы писать на любовников нельзя?

— Нельзя, нельзя, нельзя, — быстро сказала Татьяна, — это пошло. Можно с мужем, а потом в общей бане с техником или на кухне соседом, а спать человеком и писать на его доносы это пошло. Ты себя предаешь. Даже не торгуешь собой, а презираешь себя.

— Таня, — пробурчал Миша, — много таких людей и много такого, чего ты, и представить себе не можешь.

— Как ты не можешь представить меня с другими мужчинами?

Миша опять отвернулся от нее и попытался подняться. Она удержала его на полу.

— Женщина чем может мужчину унизить? Пока мужчина в силе он женщину может подавит, а вот когда он сил не имеет то можно ему и сказать многое. Вот я беру тебя в руки, а ты силы уже не имеешь. Имел бы сейчас свалил бы на пол и заткнул мне рот. А я тебе скажу, что пока жила с Колей так мне скучно становилось, что я представляла как в связь с соседом вступаю. С Юрием Ивановичем. Он мужчина крепкий был. И представляла как мы с ним на кухне и в подъезде, как он меня берет, а я и вырваться не могу. А потом, когда силы кончились терпеть думала, как приеду в деревню в фольклорную экспедицию, а там на речке разденусь совсем догола и бултых в воду. А как на берег выходить там мужчина стоит и руку мне подает. Я выхожу, мокрая, голая, мне и холодно и стыдно. А он обнимает меня, растирает, а потом берет. Так ласково, но сильно. Раз берет, два, три, а потом исчезает.

Миша попытался отдвинуться от нее.

— А твой дружок у тебя так и не встает. Ты не печалься, хорошо, что мы еще живы. А я тебе же говорила, что я баба роковая. Двух мужиков урыла. Ты этого не боишься?

— Они тебя любили, а я тебя не люблю. Ты сама так сказала. Я тебя использую, а потом забуду.

Татьяна засмеялась:

— Не забудешь. Сейчас столько женщин одиноких осталось и таких роскошных, что мои груди никчемны на их фоне. Но ведь меня выбрал. Сам за мной увивался.

Татьяна придвинулась к Мише и тихо сказала на ухо:

— Ты не бойся я дождусь, когда ты меня сможешь насиловать. Ты так и ждешь, чтобы меня наказать за мои слова. Думаешь, наверное, что выбьешь мне из головы других мужиков. А ты не волнуйся когда все закончиться то мужиков —то и не останется. Будут инвалиды и слабосильные, а те мужичонки, что получше и вовсе через губу плевать будут. Им и девицы будут не нужны, а не то, что прокаженные вроде меня. Ты не думай я тебя не брошу. Ты все и останешься у меня. Так и проживем с тобой в одиночестве бывшая роковая баба и бывший герой — любовник. Так и старость будем коротать.

Отец Татьяны жил в центе Ленинграда, но виделись они мало. У него была своя жизнь, у нее своя. Этой простой сентенции было достаточно, чтобы отец и дочь не встречались годами. Но сейчас появился удобный повод — привет, привезенный в замерзающий Ленинград из осажденной Москвы.

Он сам открыл дверь. Потом рассмотрел в полумраке лицо дочери:

— Таня. Не ждал. Не ждал. Вот проходи.

Она зашла и закрыла дверь.

Отец сдал не сильно. Плечи осунулись, и ходил он по дому в старом пальто, но в остальном он не сильно поменялся.

— Я не просто так, — с порога сказала Татьяна.

— А что сложно так? — ответил отец.

— Папа, — Татьяна повесила шапку и положила сумку.

— Полушубок не снимай, — сказал ей отец, — сейчас не лето. Вот летом и снимешь. Иди на кухню. Там горит огонь и есть жизнь.

На кухне действительно стояла небольшая печка. На ней грелся чайник.

Татьяна присела на стул:

— Папа, я была в Москве.

— Представь себе, и я был в Москве, — ответил отец.

— Да, папа, — кивнула Татьяна, — ты всегда учил меня избегать лишних слов.

— А, так же не нужных сравнений.

— Да, — согласилась она, — ноя, была в Москве недавно. Летала туда на самолете.

— Вот как? — отец внимательно посмотрел на нее.

— На это у меня были причины.

— Понятно, — отец потер руки, — и до войны просто так было не полететь, а теперь и подавно. Все летают только своим глубоко военным делам.

— Меня отсюда вывезла Зина.

— Зина? — переспросил он.

— Зина, это мамина младшая дочь.

— Да, я уже понял. Дочь от второго брака.

— От второго. Я видела маму.

Отец кивнул:

— Я всегда предлагал тебе переехать в Москву. Там столица. Там больше возможностей для тебя. Ты могла бы стать крупным поэтом. Как сейчас говорят всесоюзного значения.

— А это важно?

Отец развел руками:

— Это иные перспективы для тебя. Ты могла бы достичь большего.