Сергей Ленин - Анютины глазки. Первая любовь и последняя

— Это мне следователь Григорьев подарил. Из Москвы привез, из кремлевской коллекции. Сказал в шутку, чтобы я выпил с Филипком, с тобой — избавителем колонии от негодяев. А я не в шутку, я наяву хочу с тобой, сынок, выпить. У меня тоже был сын. Он погиб в Афганистане. На той войне погибло много молодых ребят. Он был такого же возраста, как ты сейчас. Был, и его уже нет, — в глазах полковника заблестели слезы.

Лицо старого офицера сразу осунулось. Глубокие морщины стали заметнее, а седые волосы, казалось, еще сильнее побелели.

Мужчины молча опустошили граненые стаканы. Славка молчал. Он не знал, что сказать. Он хотел поблагодарить полковника, который был ему по возрасту как отец. Но Филипок не мог подобрать нужных слов. Своего отца он не знал. Не видел ни разу. А от этого седого и умудренного житейским опытом человека веяло отцовским теплом, как-то по-особому, спокойно и мягко, совсем необъяснимым образом.

— Слава, я не знаю, как тебя отблагодарить. Я решил немного исправить ту ситуацию, которая несправедливо возникла в твоей судьбе. Документы на твое освобождение «по половинке» уже отправлены в соответствующие инстанции. Будем ждать судебного акта о твоем освобождении. Думаю, месяца два, а может быть три, для этого понадобится. Система по-бюрократически инерционна.

Славка поперхнулся.

«Вместо пожизненного срока за убийство двоих, пусть и негодяев, что ожидаемо, свобода — это фантастика. Это же нереально. Это какая-то сказка. Неужели это происходит со мной? Как такое может быть? Непостижимо».

Славка заплакал горькими слезами. Он не мог сдержаться. Он плакал и причитал как молитву, как мантру, как заклинание:

— Спасибо, Сергей Анатольевич. Спасибо, гражданин начальник. Спасибо. Я скоро смогу увидеть свою маму. Она, только она ждет меня. Она меня любит. Какое чудо. Я не мог ожидать подобного исхода событий. Спасибо, спасибо, спасибо.

— Не за что пока меня благодарить. Слава, жизнь в колонии тебя не сломала. Но надломила, это точно. Ты стал злым и неоправданно вспыльчивым. Ты можешь вспыхнуть и загореться в одно мгновение. Может быть на зоне такая реакция сродни защитной, но на свободе таким быть нельзя. Попомни мои слова, сынок. Дай тебе Бог счастья и настоящей любви.

Вернемся немного назад во времени. В рутинной жизни сидельцев, кроме телевизора, были и другие развлечения. Я уже упоминал переписку с «заочницами». Теперь раскроем эту тему поподробнее, ведь она сыграла в жизни Филипка главную роль.

Чтобы заполнить тягучее время отсидки, зэки зачастую вступают в переписку с незнакомыми женщинами. Зачем им это нужно?

Во-первых, тоска по женскому теплу не дает покоя мужикам. А времени для переписки хоть отбавляй.

Во-вторых, если говорить о современности с сотиками и интернетом, то зэки ждут обнаженных изображений своих «заох» на смартфоны. Во времена отсидки Филипка интернета еще не было. Поэтому этот пункт отпадает, т. к. он актуален только для сегодняшнего дня.

В-третьих, «заоха» может делать денежные переводы. А это бесценно. Можно в местном магазинчике отовариваться жратвой, сигаретами.

В-четвертых, на своей заочной пассии можно жениться. Она будет приезжать к тебе на свидания, носить передачки. Это вообще высший пилотаж.

Правда, от заочных отношений практически не бывает ничего хорошего, в первую очередь для женщин. Браки распадаются почти сразу после освобождения мужчины из зоны. К «заохам», как правило, относятся легко. Они нужны только на период отсидки, по крайней мере в большинстве случаев. Сидельцы нередко обмениваются их адресами, фотографиями.

Зачем нужны такие отношения женщинам, надо спрашивать у них. Может быть, от безысходности серых будней и отсутствия какого-либо мало-мальского праздника для души и для изнывающего, тоскующего без мужских ласк женского тела. Может быть еще чего.

Но у нашего Филипка была совсем другая история. Она в корне отличалась от описанной мною выше. Она была сродни той, из старинного романа о любви.

В их отряде был грамотей — Ромка Лаптев с погонялом Профессор. Он мотал срок за мошенничество. Был он человек образованный, с высоким интеллектом. Он закончил Иркутский политех и через год попался на какой-то афере. Если к Славке на свиданку могла приехать мама, она и передачки направляла единственному сыну, то от Ромки родители отреклись. Они из профессорско-преподавательского состава. Их карьере такой сынок только мешал. Да и не нужен он им был никогда. Они погрязли в своих доцентских научных делах по самые уши.

Ромка в колонии был востребован на все 299 процентов. Он диктовал любовные письма для зэков, вставляя в тексты стихи Пушкина. От этих писем женщины млели. Многие из них никогда в своей жизни не слышали в свой адрес столько теплых и поэтичных слов. Им хотелось верить, и они верили, что эти слова звучат в их адрес искренне, от всего сердца. Многие попадались в ловушки: их разводили на бабки, выкачивали все их возможности, а потом банально и просто забывали.

«Без лоха жизнь плоха», — пошучивали бывалые сидельцы.

По средам в вечернее время грамотей проводил коллективные занятия с зэками по написанию любовных писем своим заочницам. Многие из молодых сидельцев и двух слов не могли связать. А общаться с женским полом ох как охота. Сейчас такие уроки назвали бы мастер-классом. А тогда Профессор просто сочинял тексты, а зэки их старательно записывали. А потом отправляли письма возлюбленным. Тексты тиражировали и меняли на сигареты, сало или другие нужные вещи с заключенными из других отрядов, где грамотеев не было и в помине.

Приведу пример одного такого занятия.

— Так, пишем «дорогая моя и любимая…», дальше каждый вставляет свое имя, — начал свой урок грамотей Ромка Лаптев по кличке Профессор, почесывая клешней свою лысеющую репу.

Заскрипели авторучки, зэки старательно выводили буквы, соединяя их в слова. Каждый старался, как первоклассник.

— Слышь, профессор, а дятел Кулибердыев, мой сосед, написал имя Нурик. Он вообще получается тупорылый баран.

— Сам ты дятэл и баран, Сика. Провессар сказаль писат дальша свое имя. Я Нурик, панимашь, вот я писаль имя. Я же не Сика, понымашь. Нурик я, Нурик, че тут нэпонатного?

— Балбес ты, Нурик, чурка неотесанная. Каждый пишет имя своей женщины. Че тут непонятного? Ты че, Нурику письмо пишешь? Нурику в любви признаешься? Дебил ты конченый!

— Э, Чика, зачэм слэва абыдны гаваришь. Наша зона интернацианальный. Нильзя нацианальные мэншинства абыжат.

— Ладно, Хулибердыев, тебе хорохориться. Будешь мужикам любовные письма писать, быстро сексуальным меньшинством сделаешься. Кукареку-у-у. Кукареку-у-у. Кукареку-у-у.