Марина Владимирова-Крюкова - «О чём вы думаете?»

Старый-старый дуб. Представили? Он — кора такого дуба.

Но взгляните на руки.

Они такие живые, его руки. Руки-рассказчики.

Вот они горячую картошку из золы достают. Обжигаясь, быстро-быстро чистят — и в рот. стряхивают крошки, и снова за горячей.

А вот он трубки табаком набивает — перетирает его, пробуя, потом засыпает до верхнего края, и приминает. Курит. И знает в этом толк.

Вот что-то чинит, держит молоток, треплет собаку. вот задумчиво стучит по деревянному столу.

Но сейчас у него…

Откуда? Как оказался в руках у этого человека маленький букетик лаванды? И даже не букетик, нет. Маленький сноп, вязанка, умещающаяся в ладонях.

Лавандовые воспоминания… Букет-память, веточки-послания. Цветы, ставшие серыми от времени, перечитывались пальцами.

Видимо, была какая-то история, которую сейчас он и держал в руках.

Читал руками. Чувствовал руками. Вспоминал руками.

На голове, небрежно, старая крупно вязаная шапка, из-под которой он иногда поглядывал.

Глаза были старее морщин. Вековые. Такими, когда смотрят, то всё видят. Такими не осуждают. Такими не корят. Такими любят. И хочется, чтобы он ещё смотрел.

Не увядший. Не высохший колос. Не копоть жизни. Ворожун

Вечером, когда всё и все затихали, Пекарь, прислушавшись к безмолвному шёпоту, выбирал одно зерно. Он садился у окна и растирал его в ступке. Вдыхал аромат и уходил спать.

Сегодня он растёр горчицу.

Закрыв глаза, перебирать зёрна. Неспеша. Чувствуя каждое. Уравновешивая внутреннее и внешнее. Соединяясь с сердцем. Доверяя внутреннему чутью, отбирать здоровые.

И через какое-то время подумать о значимом человеке. Получить ответ.

Так дети чувствуют любящих и искренних.

Так дитя с закрытыми глазами узнаёт маму

Местный Интеллектуал очень любит скрип мозга. Да-да, он так и говорит:

— Лучшая мелодия, пожалуй, рождается работающим мозгом. Прекрасный музыкальный инструмент, надо сказать. Слышишь только ты сам, никому не мешая. И всегда в наличии.

— Да-ааа, — соглашаются почитатели и вкушатели этого музыкального пира

Мука сыпется тонкой струйкой. Еле-еле. Иногда белым облачком поднимается и окутывает сидящего рядом Мельника.

Он ловит пальцами мучное облако, медленно растирает и подносит к носу — годится или нет, пробует.

Мельник и позже будет растирать, нюхать, пробовать.

Издавна так.

Бывают лица, рассказывающие все тайны своих Хозяев.

Вот и глаза дамы, сидевшей напротив, приглашали в потусторонний и отнюдь небезопасный мир. Приопущенные верхние веки скрывали половину зрачка, склеры внизу мертвенно белели. Лицо обещало невозвратное путешествие по неведомому. Складывалось ощущение, что и она сама полностью не возвращалась в мир Яви.

И когда объявили следующую станцию «Красносельская», то туристка, очнувшись, выпрыгнула из дьявольского хоровода с криком:

«Стоп, стой!!! Опять черти закрутили, проехала!»

И объяснила, что держит путь в Матросскую тишину, и теперь опоздает, потому как на «Комсомольской» была забита стрелка с корешем, с которым она планировала дальнейший вояж, а в отрыве от него гармонии нет. Да-да, она так и сказала:

«Мы ж с ним, как сизари… Скучаем, когда не рядом.»

А сидевшему рядом гражданину в нарядном хаки выдала, телепатически полученное:

«Вы тоже ж туда же…»

Закамуфлировавшийся сказал: «Ам-ммм» и побагровел

Взор Миккипедалькина вспыхнул, сердце, не поместившись в груди, забилось уже в горле, рот наполнился слюной, как при воспоминании о лимоне… Микки глубоко вдохнул, и:

— Микки, я — Микки, — он ещё раз затянул в себя воздух, раздувая грудную клетку. Сладость разлилась по телу. Тепло, опустившись вниз, воспламенило нашего героя.

— Нина, я — Нина, — прошелестела златовласая чаровница, на вдохе подавшись навстречу и распахнув глаза так, чтобы в них целиком поместился образ Прекрасного…

Но тут Микки звучно и громко выдохнул, наклонив голову к убегающему вниз плечу, взбрыкнул бровью, языком поискал во рту мгновенно пропавшую слюну, всплеснул рукой и отшатнулся, моментально сдувшись. Услада сменилась горечью, а пламя оставило горстку пепла.

…

Мы же имеем возможность пробраться к внтуренним дневникам Микки и кое-что узнать о причинах этой метаморфозы.

Жертвой детсадовской красавицы Нинки чувствовал себя Миккипедалькин по сей день. Тогда, больше 30 лет назад, Нинка его отвергла, отдав своё сердце и внимание сопливому Ваське Ремизову. Васька Ремизов был на полголовы выше Микки, был развязным, носил брюки, а не шортики с колготками, дрянного цвета, в которых блистал Микки. Васька курил соломинку, шмыгая носом. Васька, шаркая ботинками, подваливал к Нинке. Нинка же складывала руки замочком, сверлила землю мыском босоножки и жеманно хихикала.

Микки хотел быть в такой же картине. Хотел, но не мог.

И тогда, 30 лет тому назад, в тёплый августовский вечер, Микки дал себе крепкое детское слово мстить отвержением любой встретившейся на его жизненном пути Нинке.

Своё детское слово Микки держал

Дитё, пяти лет от роду, пригласило на чай в кукольное царство. Розовый стол с прелестными розами, разбросанными художником по столешнице, был уже сервирован. Персикового цвета пластмассовый фарфор томился в ожидании гостей.

На столе — блюдца, на блюдцах — чашки, в чашках — ложки. Рядом — маленькие тарелочки. Чайник и подставка для торта.

— Никаких понарошку, Марина! — строго предупредила меня юная хозяйка, — чай из настоящей воды.

— А остальное? — недоверчиво прищуриваю глаз.

— Остальное — сказка, нужно фан-та-зи-ро-вать.

— Ты же сказала, что никаких понарошку.

— А в сказке понарошку и не бывает, там всё правда, просто красивее и чудеса есть.

— Так понарошку и есть не по-настоящему, не взаправду, — настырничаю.

— Марррррина! Ну где ты видела невзаправдашнюю сказку?!

…

Спустя какое-то время.

— Ну, как тебе чаепитие?

— Замечательно.

— Всё понравилось?

— Мёда не хватало.

— Надо говорить: на мёд фантазии не хватило.

— Д-да?

— Да. Лимон был? Сама же говорила, что шкурка толстовата. Торт ели? Ели, ты говорила, что крем любишь, и я тебе свой отдала. Свежую заварку хвалила?

— Было дело.

— Ладно. Пойдём доиграем. Какой мёд хочешь?

Грудь сидящей напротив красавицы лет немалых, украшала мегатонная конструкция из трёх металлических цветов на цепи, каждый из которых был размером с кофейное блюдце, парой служил браслет уже из пяти цветков, но чуть меньших в размахе, чем наряд для шеи.