Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом

— Ну, Елисей, выручил. — Он погрозил пальцем. — Вот чем тебя пронять можно. Хочешь, сегодня подъезжай? Она не откажет. Теперь с нее пылинки сдувать буду. — Он с облегчением захихикал. — Ах, как хорошо, прям, помолодел. Ну, ты ловкач… Мог бы хорошие деньги сшибать. — Он тут же вытащил из кармана пятерню с зажатыми долларовыми бумажками. — Возьми, заработал.

Елисей отрицательно замотал головой, в нем все еще не растаяло ощущение радости прикосновения к бесконечности.

— Зря, — пробормотал огорченно Есипов. — А вот, и наша любушка идет. Настенька, душечка наша, — позвал он.

Елисей вышел из машины и остановился. Настя приблизилась и встала рядом.

— У вас хорошая жена, — сказала она.

В ее глаза было так спокойно смотреть, и Елисей промолчал.

— Что это с ним? — удивилась она, с презрением глянув в машину, откуда доносилось довольное бормотание Есипова и счастливые смешки.

— А… ладно, — она махнула рукой и тихо сказала: — Счастливо. — Ее лицо проплыло мимо и исчезло в машине.

Загудел сигнал, торопливо приблизился шофер, и машина укатила.

Жену Елисей застал в слезах. Миша лежал в кроватке и едва слышно посапывал, маленькое личико с плотно закрытыми глазами погрузилось в полное спокойствие, сосредоточенное и глубокое. Лариса сидела рядом и по ее щекам текли слезы, глаза покраснели и распухли.

— Какой-то кошмар, — тихо сказала она. — Настя сказала, что была на грани самоубийства. Она — ужас — спит с человеком, который, по сути, убил ее отца. И в этом замешана мать! Елисей, как такие люди могут жить? Как земля их носит? Говорит, ты ни в чем не виноват. — Лариса открыла наполненные слезами глаза и посмотрела на него. — Оказывается, ты — лучший друг ее отца, она о тебе много слышала… если бы не ты, она убила бы себя. Хотела отравиться. — Лариса вздохнула и уже спокойнее добавила: — В такой ситуации ничего не поделаешь… Если здраво рассудить.

От слова «рассудить» ему стало смешно, и он отвернулся, чтобы Лариса не заметила улыбки.

— В общем, — сказала Лариса, — давай об этом забудем. Все хорошо, хотя, что я говорю. Как можно так жить? А потом ты мне такое наговорил. Что ты несчастен, и все тебе не нравится… Ты меня не любишь.

Елисей обнял ее, чтобы она успокоилась, и ровно сказал:

— Ну как же. Я тебя люблю. Ты мне дороже всего в жизни.

Привычные слова подействовали на нее успокаивающе. А ему стало муторно и тяжело на душе.

Поздно вечером, когда легли в постель, и он уже в истоме изнеможения проваливался в сон, Лариса вдруг зашептала:

— А может, она врет все?.. Я всему верю. Черт бы вас всех побрал. — В ее голосе послышались плаксивые нотки. — Набрехала тут, а я уши развесила.

— Я знаю этого подонка Есипова, — пробормотал он заплетающимся языком. — Он и ее грозился убить. Она вполне могла решиться на самоубийство. Неужели ты хотела бы взять такую тяжесть на душу?

После его вопроса Лариса задумалась и притихла, и на Елисея тут же навалился сон.

Молчание ночи объяло Иерусалим. Теплый бархат тьмы укрыл неровный ряд крыш, холмы, ломаную кромку горизонта… Иошуа сидел на крыше хижины, прислонясь спиной к выступу стены и смотрел на бесчисленную стаю пронзительно ярких звезд. Сначала он пытался уловить оттенки голубых лучей самых крупных из них, потом глаза перешли на тьму, в которой тут же проступил свет слабых звезд, едва видимых, но и рядом с ними чудилась жемчужная пыльца невидимых звезд.

Со стороны хлева донеслось топанье тяжелых ног и следом — вздох животного. И снова — покой и сон. Взойдет солнце, его лучи скроют бесчисленные звезды, только слабый лик луны останется в небе жалким призраком ночного великолепия. Так и чудесный мир души человека гаснет перед сутолокой дневных забот. Иошуа улыбнулся, представляя безвольно и расслабленно спящие тела в несчетных халупах, домах и дворцах, тяжелое дыхание людей, истомленных жарой и работой. Если перебороть вечерний дурман усталости, не дать ночной тяжести сковать тело, то молчание звезд развеет истому дня, прольется в глаза ослепительным светом, тогда коснется слуха тихое слово души. Никогда не утонет во сне человек, чья душа способна принять одиночество ночи, тихий шепот звездной россыпи…

Со стороны улочки долетели еле слышные шаги. Словно капли, они мерно падали в тишину, потом замерли рядом, скрипнула дверь

— Здесь остановился Иошуа из Назарета? — донесся глухой мужской голос, скованный ночным оцепенением.

— Здесь я, — откликнулся Иошуа и торопливо сошел во двор.

Перед ним возник темный силуэт.

— Идем в дом, — прервал молчание Иошуа и, открыв дверь, шагнул в комнату, где в углу слабо желтел огонек светильника.

— Мое имя Никодим, — сказал мужчина, осторожно затворяя за собой дверь. — Сегодня видел тебя в храме.

— Рад, что ты пришел. — Иошуа присел на подстилку в углу около светильника и указал рукой на место напротив. Он окинул взглядом добротный плащ пришельца, дорогие сандалии. — Вижу, тебе не просто дался приход ко мне. Рад за тебя, счастлив буду разделить твою радость.

— Не думал, — произнес ошеломленно Никодим. — Ты говоришь о радости? Какая радость? — Его лицо замерло, он изумленно смотрел на Иошуа. — Думал, разделишь мою скорбь.

— Радость дает жизнь человеку, — тихо, понизив голос, сказал Иошуа. — Не покидает его на тернистом пути жизни и награждает его, если правильно выбрал тропу к свету.

Мужчина тяжело молчал, потом наклонил голову, его лицо исказила судорога боли. Он торопливо закрыл глаза рукой. В тишине он задавленно простонал.

— Доверься мне, — сказал Иошуа, — помни: человек с болью и страхом оставляет лоно матери… с болью и страхом душа покидает смертное ложе.

Никодим сидел тихо, потом отер ладонью мокрые глаза, вздохнул протяжно.

— С детства твердили мне, что в жизни я хозяин… Меня почитают, я богат. Взял в жены добрую девушку из хорошей семьи, у меня хорошие дети. Но умер любимый старший сын, дочь отдали за богатого жениха, она помутилась разумом и покончила с собой. С женой начались припадки страха… она боится меня до судорог, до рвоты. Это страшно. Взгляд мой, прикосновение руки убивают ее. В безумии она изменяет мне с моим слугой… — Он замолчал, согнувшись. — Скрываю от всех, сам прячу их… Не могу по закону поступить. Мое сердце разрывается от боли за нее. Люблю ее, помню, как дарила меня счастьем, нежностью, как в ее руках смеялись наши дети… — Он уткнулся с плачем в ладони, а когда успокоился, сказал: — Не могу желать ей смерти.

На некоторое время воцарилась тишина, слышалось лишь измученное дыхание Никодима.

— Помогу тебе, — наконец сказал Иошуа. — Ночью вы — трое — должны отправиться с мехами к источнику Гион, наберите воды — кто сколько сможет нести. С этой водой идите сначала на кладбище, где ваши дети. Когда придете, пусть каждый посыпет себя землей с могил детей ваших, а потом пусть жена твоя посыпет вас двоих и себя. Затем идите с водой на гору Масляничную, так, чтобы к рассвету быть на вершине. С первыми лучами солнца пусть каждый обольет себя и друг друга водой из мехов. Пусть каждый принесет воды, сколько сможет нести. — Иошуа помолча. — Потом слуге купи дом, обеспечь ему дело, которое прокормило бы его. Твои мучения кончатся.