Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом

— Я с братьями часто дрался. Но все-таки в детстве они были лучше. Сейчас они жадные, глупые, смеются надо мной. Глупцы.

— Слепой щупает руками, — заметил Иошуа. — Если попадется что в руки, думает, что это нечто ценное. Не видит он истинных ценностей. Слепая душа уподобляется слепцу и бредет, спотыкаясь, пока не свалится в яму. На распутье дорог без проводника трудно выбрать дорогу. Вот и приходят люди: кто к жадности, кто к безумству власти, кто к утехам плоти.

— Мне нравятся твои слова, — сказал Иохан. — Слышал о тебе. Теперь вижу, что правда. Хочу тебя крестить.

— С радостью, — ответил Иошуа. — Бог одарит нас радостью, что дает детям в струях воды.

Иохан замолчал, внимательно вглядываясь в собеседника. — Но ты ведь знаешь, что собаки тиранов в любой день могут нас убить? Ты готов?.. Меня нисколько не страшит смерть.

— Для нас смерти нет, — с улыбкой сказал Иошуа. — Тело — наш дом. Если он разрушится, то мы перейдем в другой, общий дом. И не стоит рыдать над разбитой лодкой, на которой удалось добраться к спасительному берегу, ее надо беречь, пока не добрался до кромки суши.

— Я слышал, ты об этом сказал сегодня своим ученикам, — вспомнил Иохан и замялся.

— Да, говорил. Часто говорю об этом.

— Сейчас они спят, — Иохан оглянулся в сторону, где спали люди. — Нас не услышат. — Понизив голос, придвинулся ближе, со страхом глянул в глаза Иошуа и спросил шепотом: — Ты сам веришь?

Иошуа молчал, опустив глаза.

— Почему я спрашиваю? — добавил торопливо Иохан. — Сам я верю в Господа нашего. Но соблазн сомнений… будь он проклят. Как червь, нет-нет, да и станет точить. Потому и терзаю плоть голодом и одиночеством, хочу соблазн задавить… Тебя мучают сомнения?

— Я уже с Господом, — тихо ответил Иошуа, поднял глаза на бледного Иохана и улыбнулся ему.

Мгновение Иохан сидел неподвижно, потом лицо его исказилось болью, и он отшатнулся, согнулся и спрятал лицо в ладонях. Стало тихо, через какое-то время донеслось чье-то сонное бормотание.

— Не мучайся, — ласково сказал Иошуа. — Ты на пути в дом Господа. В него войдет всякий идущий к нему.

Иохан поднял голову. Гримаса напряжения на его лице дрогнула и растаяла, губы стали мягкими и растянулись в улыбке:

— Верю тебе.

Иохан молча улыбался, потом усмехнулся и сказал:

— Мальчишкой я спросил отца, почему надо ждать мессию, а не самим добиваться справедливости. А он мне дал затрещину. — Иохан тихо засмеялся. — Такой язык, сказал, лучше отрезать, чтобы его не отрезали вместе с головой.

— А мне мать говорила, — улыбнулся Иошуа, — будешь задавать столько вопросов, никогда не женишься… Вот и не женился.

Они дрогнули от сдерживаемого смеха.

— Не бойся сомнений, — махнув рукой, тихо сказал Иошуа. — Сомнения — это нюх у собаки, он не дает ей сбиться со следа. А когда они приведут тебя к Господу, то первой посетит тебя радость. Вместе с радостью покинут тебя сомнения. Каждый человек — это храм, который он должен построить, кто завершит создание храма, того оставят сомнения.

— Я слышал, ты творишь чудеса. Это правда? — спросил Иохан.

— Чудеса нужны неверующим, как подпорки слабому дереву. Они же их сами и выдумывают. — Иошуа поднял руки. — Посмотри на свои руки — разве это не чудо? — Он поднял лицо к небу. — Взгляни на звезды. Мир велик и прекрасен. Он — свидетельство величия Господа. А счастье в душе — разве это не чудо? Человеку надо увидеть это величие, чудо, напитаться им, как растения насыщаются влагой. Повернуться к миру лицом, как растение тянется к солнцу. Прислушаться к тишине, как мать внимает движениям младенца в ее теле.

Иошуа раскинул руки и замер, глядя в бархат неба, усыпанный бесчисленными звездами. Иохан тоже замер.

Потом Иохан резко повернулся к собеседнику и спросил с возмущением:

— Что же, все придут к нему?

— Увы… я скорблю о тех, кому не суждено. Они, как мертвые ветви дерева, исчезнут, упадут на землю.

Иохан обрадовался и погрозил во тьму кулаком:

— То-то же! За собачьи дела — и яма вам собачья.

Иохан затих и, обхватив колени руками, молча сидел и смотрел в небо, в котором безмолвно мерцали звезды. Он легко вдохнул посвежевший воздух, прикрыл немного глаза. Его голова качнулась, и он вздрогнул.

— Ты улыбаешься, — проговорил Иошуа.

— Мне показалось, что я плыву, — едва слышно ответил Иохан, — и меня окружают звезды. Будто тело исчезло, а душа летит, бесшумно, как ночная птица.

— Так это и произойдет, — обрадовался Иошуа, — я рад за тебя. Ты понял меня и Его.

— Действительно — радость… Небо, звезды, я слышу, как смеется вода в ручье… Навсегда, как хорошо.

— Нужны ли тебе чудеса? — тихо рассмеялся Иошуа. — Должны ли дрожать земля и рушиться небо? Должен ли я доказывать тебе что-то?

— Нет, я все понял.

— Вот и вся тайна, — с улыбкой сказал Иошуа. — Как видишь, ее нет.

Иохан тихо коснулся руки Иошуа, потом молча прильнул лбом к его плечу.

— Ты открыл мне чудо. Они тоже знают? — он повел рукой в сторону спящих.

— Увы. Я им толкую об этом, но слепота еще мешает им. Им еще предстоит такая радость.

— Вечная радость, — проговорил, глядя в небо Иохан.

— И скорбь, — тихо добавил Иошуа. — Он ведь такой же, как мы.

Улыбка на лице Иохана медленно растаяла. На его темные глаза легли отсветы звезд…

Томительная зимняя оттепель с грязью, мокротой, нездоровьем канула в безвестность вместе с огромной пеленой мутных облаков. К вечеру небо стало бесконечно голубым, февральское солнце напоследок воссияло на осевшем снеге, на стенах домов, потом в холодное небо высыпали мерзлые звезды.

От окон сильнее тянуло холодом, стекла запотели, туда — в темную смесь бледных фонарей и окон — всасывался свет лампы. Аля сидела у телевизора, жена укладывала мальчика. На минуту пришел покой, и Елисей вспомнил последнюю встречу с Ильей Ефимовичем, его рассказ о Париже, о том, что действие рассказа происходило тоже в конце зимы, ранней весной, когда в Москве весной еще и не пахнет.

— Уснул, — сказала жена, садясь в кресло и облегченно вздохнув. — Тебе, Аля, тоже спать пора.

— Еще чуть-чуть, — заскулила дочка, не отрываясь от экрана.

На минуту все успокоилось под бормотание телевизора.

— Тебе сегодня звонил Илья Ефимович, — вспомнила Лариса, — передавал привет.

— Не говорил, зачем?

— Сказал, просто так. Скучно, наверное, — добавила жена равнодушно.

— Я у него рассказ читал о поездке в Париж. Хотя на самом деле он туда не ездил.

— Ну, рассказ проще сочинить, — улыбнулась жена.

— Но написал он его совсем для другого. Только ради своей идеи, что душа человека — это мысли. Как младенец эта душа-мысли проходит все стадии развития, пока не достигает некоей высшей фазы, в которой происходит соединение с бессмертной душой, душой человечества.