Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом

Илья Ефимович замолчал, о чем-то раздумывая, потом снова заговорил:

— Может, я рассказ написал этот только для того, чтобы заронить зерна этих мыслей. А Селин, Париж, прохиндейство нашей жизни — все это так, пустое. Хотел представить, как Иисус встретился с Иоанном Крестителем. Они оба оказались посвященными в эту тайну. Представляю их блаженство. — Илья Ефимович помедлил в задумчивости. — Насчет исчезновения тела Христа… Конечно, кто-то из его учеников. Голова Иоанна Крестителя на блюде — слишком сильный аргумент для жалких человеков. Какие уж тут разговоры о духе. Исчезновение тела Христа как раз свидетельство того, что его ученикам не была доступна тайна учителя. Для них важнее были другие аргументы. Но это не значит, что не исчезни тело Христа — и он разделил бы судьбу своего собеседника Иоанна, и на том конец. Все шло бы своим чередом: озаренные постигали бы вечность, все прочие падали бы в прах. Я бы сказал, эта история, как булыжник на дороге, споткнешься — да оглянешься, может, мысль дельная посетит, задумаешься… Предвидел ли свою судьбу Иисус? Что гибель неминуема, конечно, знал. Но радость ощущения вечности оказалась сильнее страха. Не побоялся с другими делиться этой радостью.

— Нечто подобное, — нерешительно произнес Елисей, — происходит и со мной. Не знаю, как выразить эти ощущения, но выводы похожи.

— Верю вам, голубчик, — поспешил успокоить его Илья Ефимович.

— За городом у мольберта бывало такое. Как будто оцепенение — и такое счастье. Всего лишь жнивье заморозками схваченное, или голубизна неба непередаваемая. Последнее время, передать это трудно. Думал, нечто вроде галлюцинаций, — Елисей задумался, пытаясь понять, как лучше выразить свои впечатления. — Наверное, похоже на чистый голубой поток, пронизанный золотым сиянием — и радость, которая затмевает все… Когда в мае цветут одуванчики, целыми луговинами. Тысячи одуванчиков солнечно-желтых. Если посчастливится зайти на такую поляну, и тут солнце из-за туч выбивается — и сразу воздух вспыхивает золотым сиянием. Ты плывешь в солнечном потоке. Так пусть жизнь будет пронизана сиянием вечности… А мы еще посмотрим, обман ли это или правда.

Ночь сгустилась. Вместе с последними шорохами ветра смолкли писк и копошение животных, только изредка донесется птичий крик, и тут же снова все замрет. Отяжелевшее сияние звезд еще ближе нависло над землей, но потом звезды поблекли и отдалились. Тьма на востоке стала наливаться светом, разлилась сиянием, и над скудной пустыней стал выползать огромный диск луны.

— Почему ты улыбаешься? — прервал долгое молчание Иохан, и в отсвете луны было видно, что он нахмурился.

— Я радуюсь, — ответил Иошуа. Его глаза плавно скользнули по мозаике звезд, осветились лунным сиянием, остановились на смуглом лице собеседника.

— Я ушел в пустыню, чтобы не видеть радостных лиц. Я видел радость на похотливых лицах властителей, когда перед ними казнили людей, радость на лице жадного торговца, когда он считал монеты в своем кошельке. Когда человек скорбит, похоть и ложь умирают.

— Радость властителя и торговца — это радость плоти, когда она насытилась или предвидит насыщение. Столь же яро плоть скорбит, если не насытится. Стоит душе прозреть, и ей становится доступна подлинная радость вечной жизни, так же доступна ей и подлинная скорбь о слепых душах.

— Но чего стоит душа, если ради вечности она не может отказаться от радости? — Иохан повел пальцами во тьму. — Посмотри вокруг, на эти камни, на скудную траву, на спящих людей. Они пришли сюда, расстались с соблазнами сытости, богатства. Неужели они менее достойны тех, кто спит среди семьи в жилищах, у хлевов полных скотом?

— Наиболее достоин тот, кто разбудил в себе бессмертную душу и сделал себя равным тем, для кого не стали помехой ни достаток, ни бедность, ни радость, ни скорбь.

— Это твоя правда? — спросил Иохан и увидел, как его собеседник кивнул головой.

— Я пришел к божественной правде, когда поселился среди этих камней, — Иохан окинул взглядом тлеющую в лунном свете каменную долину. — Здесь я стал свободен от зла, суеты наживы. Всякого, кто приходит ко мне, я омываю водой, чтобы смыть грязь низкой жизни, чтобы освободить от пут, просветлить их очи. Ими они увидят новую жизнь. Как же ты прозрел?

Иошуа улыбнулся и молча поднял лицо к звездам.

— Там, где я родился, такие же звезды. Поэтому я думал, что Бог везде один. Но, когда я первый раз увидел пустыню, я решил, что Бог не везде одинаков. Среди камней так тоскливо. Первое, что я помню, были прохлада ручья, солнце в струях воды, на песке, под водой, тенистые деревья по берегу, ласковые руки матери. Это правда. Бог — это добро. Когда я подрос, то встречал восход солнца. Я видел чистое небо, изумрудные поля, цветущие сады, удивительную красоту и совершенство цветов, птиц, бабочек. Я понял, что красота вечна — и это Бог. Когда я оставался один в поле или на склоне холма среди деревьев, я слышал крики птиц, стрекотание цикад, я слышал тишину. Мне казалось, что тишина обращается ко мне, хочет поведать мне тайну. Однажды меня озарила истина — и тут пришла радость. Бог — это радость вне меня и во мне. Бог — это тысячи людей до меня, Бог — это я. Их тела исчезли, а они есть, моя плоть исчезнет — а я пребуду в вечности. — Иошуа затих с улыбкой на губах, он посмотрел на замершее лицо Иохана и сказал: — Ты шел своей дорогой, но дом у нас один. Мы должны соединиться в этом доме. Мы будем едины.

Луна поднялась над горизонтом, с ее диска исчезли красные тона, и на камнях безмолвно лег голубоватый свет.

— А мне запомнилась пыль на улочках Иутты. Дикие вопли мальчишек за стеной дома, визг стрижей. — Иохан улыбнулся, но потом нахмурился. — Злобные драки мальчишек. Безумие и ненависть толпы, радость тупых правителей, когда повелевают сбродом. О! Им так нравится топтать людей, видеть страх, угодничество прислужников. Больше всего я ненавидел несправедливость. Ради справедливости можно отдать все. Поэтому я все бросил: родной дом, достаток, благополучие. Я стал свободным, пороки надо мной не властны. Эту истину я дарую людям. Когда они поймут это, царство зла будет сметено.

— А станет ли такой человек свободен от плоти? — спросил Иошуа.

— Плоть нужно топтать, тогда она будет покорна.

— Может, ей оставить немного добра и любви?

— Плоть вводит в соблазн, — вспылил Иохан.

— Если душа слепа, — мягко добавил Иошуа, помедлив, заметил. — Ты же осудил тиранов, угнетающих бедняков, так и доброму человеку не следует угнетать свою плоть. Дай ей необходимое.

Иохан засмеялся, откинув голову назад. Луна озарила белым светом его худое, обожженное солнцем лицо.

— Да, да, — с улыбкой добавил Иошуа, — только необходимое, и ты знаешь, сколь мало требуется… Помнишь, наверное, как мало надо было в детстве? Погожий день, с друзьями игра, кусок хлеба, глоток молока да ласка матери, доброе слово отца.