Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом

— Значит, ты уверен — он не предаст? — спросил Иошуа.

— Ни за что, — взволнованно сказал Петр.

— Ни по расчету, ни по недомыслию?

— Никогда.

— Человек слаб, — проговорил глухо Иошуа. — Он боится боли, боится осуждения, ограничен в мыслях, ошибается… — он всматривался в лицо Петра, — тороплив в клятвах.

— Не может он, — Петр смутился от прямого взгляда.

— Переменчив, — добавил Иошуа. — Ты! — выпалил он. — Не истает ночь — предашь меня!

Петр отшатнулся, лицо его задрожало, он немо хватал воздух открытым ртом. На глазах его блестели слезы.

— Убиваешь меня, — прохрипел он.

Иошуа притянул его голову к груди, чувствуя, как сердце сдавила жалость и боль:

— Прости меня… верю тебе, знаю, знаю, не способен ты, сердце твое потрясено любовью ко мне… А если суждено будет споткнуться, то искупишь, смоешь грязь с колен. А душа чиста будет. — Иошуа почувствовал радость и невыносимую скорбь. — Я сделаю этот шаг. — Он огляделся. — Дети мои! — воскликнул он, все еще прижимая к груди голову Петра. — Заповедаю вам, любите друг друга! Ваша любовь воскресит меня. По ней найду я вас и узнаю, буду радоваться вместе с вами, горевать. Ваше счастье будет со мной. А я вечно пребуду с вами.

В середине марта весна взяла свое. С юга принесло влажный теплый воздух. Солнце нестерпимо засияло в разрывах белоснежных туч. Снег стал оседать, темнея от воды и копоти машин.

В полдень Елисей брел от дома в сторону своей службы, где предстояло задать детям урок рисования весны, мартовского снега, яркого солнца, голубого неба. На полпути воздух сгустился и наполнился белоснежной мутью, из которой хлопьями повалил снег. Звуки города приглохли, и все пространство вокруг заполнилось сияющей метелью, и, казалось, это солнечный свет яростно крутился, свивался вихрями. Елисей остановился у обочины дороги, наслаждаясь снежным головокружением.

Он вертел головой, стараясь впитать глазами солнечную карусель, насытиться светом после долгой холодной и сумрачной зимы.

Тут он заметил вдали два до боли знакомых силуэта. Две женщины в легких пальто и ботиках, пожилая женщина в темном платке, девушка с открытой головой. На ее распущенные волосы падал снег, а она со смехом пыталась прикрыть голову сумочкой. Елисей всматривался, пытаясь узнать их, но они свернули за угол дома. Тут же его осенило, что пожилая женщина похожа на его маму, и пальто точно такое, узкие плечи, подчеркнуто прямая спина. «Как может быть? — мелькнула мысль. — А что за девушка?» Он тоже хорошо знал ее.

Он сделал шаг, чтобы догнать их, но остановился, с грустью укоряя себя в ошибке и поспешности. Но радость не исчезала, Елисей стоял, подставив лицо несущемуся навстречу снегу и улыбался. Не раз так бывало, когда он, захваченный посторонними делами, приходил домой, мельком здоровался, садился за стол, отодвигая книги, что-то торопился делать. А потом спохватывался, ловил себя на том, что помнит краем глаза замеченный поворот головы матери, ее оживленное лицо, и тут же понимал, что она сейчас сидит за стеной, думает о нем, непременно хорошее, и чувствует его добрые мысли. И не надо слов, только молча пройти рядом, молча быть…

Елисей заторопился, шлепая ботинками по раскисшему снегу, почти добежал до угла дома… Но за ним тянулась пустая улица, ровные ряды окон, хаос голых ветвей деревьев. Его стала терзать мысль, что это могла быть она, но надо было сразу догнать, увидеть, убедиться. В чем?.. В том, что ошибся? Или в том, что в снежной круговерти, в вихрях света нашла, узнала его тоска и любовь и возродила ее, маму, а рядом с ней, может, Галина-Юля или другая… Елисей повернулся и побрел дальше, загребая ботинками снег.

В этот момент, разбрызгивая снежную жижу, возле него затормозила машина. Он увидел тестообразное лицо Есипова, на переднем кресле сидела бледная Настя. Есипов что-то сказал, и из машины вышли шофер и Настя. Она молча кивнула ему и отступила в сторону, Есипов помахал рукой, приглашая Елисея.

Он оглянулся в сторону Насти, но она отвела глаза. Ее мрачное лицо не предвещало легкого разговора. Елисей забрался на переднее сидение. Перед глазами крутилась снежная метель. Настя и шофер отошли шагов на десять и отвернулись. Сзади слышалось тяжелое задавленное дыхание. Елисей глянул в зеркальце и увидел обморочно бледное лицо, покрытое каплями пота. Ему показалось, что Есипов не может сказать ни слова.

Он ждал, наблюдая, как снег валит на капот, на лобовое стекло, как щетки раздвигают мокрую кашу в стороны, тут же чистое стекло покрывается кисеей новых снежинок, и снова взмах щеток, водяные струйки, вспышка света в чистом стекле.

Ему послышалось сзади невнятное бормотание, потом разобрал вязкие звуки.

— Помоги мне, — проступили слова, затем хрип усилился. — Ты должен… — уловил Елисей.

Елисею стало душно и невыносимо мерзко, он не знал, что сказать.

Хрип понемногу стал затихать, глаза Есипова закрылись тяжелыми темно-серыми веками. Елисей решил, что Валерка отключился. Но тут он заговорил отчетливо с нескрываемой злобой.

— Давай, начинай… как там ты делаешь?.. А не то плохо кончишь. Дружок твой, Илюшка, получил свое… отмучался, чудик.

— Что я могу? — спросил Елисей без всякой надежды на то, что разум проснется в больной башке Есипова.

— Можешь, — прохрипел Валерка. — Видишь парочку?

Елисей посмотрел на заснеженные силуэты шофера и Насти.

— Мне только моргнуть, — проговорил угрожающе Есипов, — и этот паренек сначала изнасилует твою подружку, а потом придушит ее, а труп спихнем в лужу побольше. Прощай романтика, любовь.

Елисей представил, как оседают в грязную жижу руки, немое лицо, как волосы смешиваются с ледяной кашей — спазм озлобления перехватил его горло, стало невозможно дышать, глаза закрылись, но он отчетливо увидел во тьме ненавистную рожу Есипова, потом все смешалось…

Елисей не уловил, когда тьма в глазах подтаяла серым бликом. Он почувствовал холод, сковавший пальцы, открыл глаза — перед глазами сеялась снежная пелена, повизгивали щетки, потом он расслышал за спиной клокотание. Оглянувшись, он увидел запрокинутое землистое лицо Есипова, из приоткрытого рта вырывался слабый клекот. Через минуту он затих.

Не сразу Елисей смог выбраться из машины. Настя и шофер продрогли, но не решались приблизиться, смотрели вопросительно на Елисея.

— Он подох, — проговорил Елисей.

Шофер и Настя подошли, с испугом глядя внутрь машины.

— Сейчас? — спросила Настя.

Елисей промолчал.

Шофер наклонился к дверце, смотрел мгновение, а потом воскликнул:

— Вот сволочь. Он же мне должен сотню баксов.

Шофер распахнул дверцу, просунулся внутрь и стал шарить в карманах пиджака. Видно было, что он достал пухлый бумажник, вынул деньги, вытащил одну купюру и сунул в карман, а бумажник торопливо вернул на место.