Андрей Латыголец - «Годзилла»

В роте в наряд заступил сержант Гнилько и Воробьёв с Лакусем. Уборку в расположении им уже давно было делать не положено и дежурный запрягал наш период, первых попавшихся, без разбора. Указали на нас с Гурским. Отправили сперва подметать взводники, а потом кабинет заместителя комбата по батальону капитана Головача.

К нашей радости, протирая пыль с полок, на которых стояли книги, в основном на военную тематику, мы обнаружили банку с сахаром. В шуфлядке отыскали ложку и по очереди стали закидывать этот спасительный песок в своё изнывающее нутро. Сахар немного утолил пищевые рецепторы и на непродолжительное время успокоил чувства голода. Мы съели примерно по десять столовых ложек, на половину опустошив банку.

— Паливо, — только и сказал я.

— Забей, если завтра схватятся, официально дневальные не мы, пусть с Гнилого спрашивают, — успокаивал Гурский.

Убирая душевую, я увидел в мусорном бачке пол буханки черняги.

Руцкий достал её, повертел в руках и с горечью швырнул обратно.

— Вот уроды…

Я проклинал этих мразей, всех вместе взятых, способных выбросить хлеб, пусть даже чёрствый.

«Гэта беларусы?»

***

В карауле влетел. Плохо ответил статью на разводе министерскому полкану и от всеобщего негодования «фазанов», что предвещало неминуемую прокачку, стоячий караул, запрет на курение и сон, нас спас ротный Вера, заступив с нами начкаром. В караулке он лишь сказал мне сто раз переписать статью. Сперва я думал, что смогу осилить его приказ. Писал стоя у двери, но постоянная уборка помещения и иные указания, существенно замедляли этот процесс. Статью, состоящую из двухсот знаков я дублировал около двадцати раз и под конец наряда решил, что Вера забудет о моём наказании. Но ротный оказался весьма злопамятным человеком и на подведении итогов следующим утром спросил о выполнении поставленной задачи. Я протянул ему исписанные листы и честно признался, что статью переписал только двадцать раз.

— Плохо, товарищ солдат. Объявляю тебе выговор в виде трех нарядов в не очереди. Заступаешь сегодня же, и желательно я завтра не буду наблюдать тебя в канцелярии с переписанной двести раз статьёй.

Лакуся тут же сняли с наряда и меня поставили вместе с Воробьём и дежурным Вилей.

Неспящие сутки растянулись в новый гнёт по роте. Практически весь день я провел на тумбе, сходя с неё, отправляясь в столовую, давал отдохнуть ногам и не спеша ел пайку, просиживая за столом около получаса, набирая щедрый паёк в двойном размере.

После отбоя один принялся драить расположение, благо небольшой опыт в этом деле у меня уже имелся.

Виля особо не ерепенился и не придирался, я сделал всю работу к трём ночи и меня отбили.

Подорвали, правда, через сорок пять минут. Моё тело было обессилено и, встав на тумбу, я думал, что упаду в обморок. Виля разложил на столе тушняк с чернягой. Вспомнив Мирона, я подумал, что мне перепадёт немного угощения, но Виля молча употребил весь харч в себя и я остался с носом.

В невозможности написать и раза злополучную статью, я с виноватым видом предстал перед Верой.

— Триста раз мне напишешь, боец, понял? — безразлично сказал в мою сторону ротный.

— Так точно, товарищ капитан, исправлюсь, — вяло промямлил я.

Отбившись через две ночи, я мертвецом свалился на койку и натуральным образом умер, погрузившись в беспамятство.

***

В конце апреля всем младшим сержантам добавили по лычке. Кесарь, Виля, Едловец, Пушка и Тавстуй в одночасье сделались сержантами. Сержанты Потам и Гнилько получили старших. Гонору в них значительно прибавилось и мы стали готовить себя к новому периоду беспробудных мук, подкрепленные событиями февраля-апреля.

В караульном «уазике» Кесарь сходил с ума, разговаривая сам с собой, выражая явное желание перетрахать всех баб в Минске.

— В отпуск тебе, Серёга, надо, совсем крыша поехала, — говорил автобатовский водила, посмеиваясь от его бзиков.

— Двадцать восьмого еду в Брест, комбат уже подписал приказ…

Мы сидели с Лесовичем на задних сидениях и по нашим телам прошла приятная дрожь облегчения, словно нас освободили от бремени тяжёлых цепей, которые вросли в нашу кожу. Мы переглянулись и обменялись с ним радостными улыбками. Наша психика была на грани и такая новость, внезапно свалившаяся на наши измученные плечи, поражала своей нереальностью.

Кесарь не обманул, и утром 28 апреля ушёл в отпуск на двадцать один день, ознаменовав тем самым окончание тяжелейших трёх месяцев беспредела и полной неуставщины. Мы все свободно вздохнули и вступили на новый для нас неведомый и пугающий этап службы.

В караулку вторым разводящим поставили сержанта Едловца. Это был один из самых спокойных сержантов. Некоторое время он пыжил, но только для того, чтобы въехать в процесс. По сравнению с Кесарем это была «бабушка божий одуванчик». Потом он стал разрешать нам курить. В караульном «уазике» не было никаких костей, кросов по четвёртому посту и прокачки в самой караулке. С ним даже было о чём поговорить, Едловец был почти моим ровесником (на год младше). Беспредел прекратился. Секач, правда, на первых порах предпринимал попытки по возобновлению «бойцовских клубов», но единственный его сторонник и вдохновить в этом деле Кесарь, отсутствовал. Тавстуй и Едловец отдавали предпочтение сну, а ПНК Потам как-то вообще заявил:

— Товарищ лейтенант, оно вам надо, малейший косяк и вас опять отстранят, ещё повезло, что никто не стуканул, это ж труба…

***

Май ознаменовался ещё одним событием. Как и в случае с Кесарем для нас стало полной неожиданностью отставка ротного Веры. Закончился его контракт и он принял единственное здравое решение, бросить военное ремесло. «Фазаны» поговаривали, что у него появился свой бизнес и он с головой погряз в этом деле. Новым ротным назначали старлея Студнева. Я видел, сидя на взлетке во время информационных часов, как он присматривался к роте. Вера водил его по расположению и обо всём рассказывал, с лёгкостью передавая ему свои знания и умения. По всем «фазанам» было видно, что это событие их сказочно радовало, а сидящий возле меня ефрейтор Курюта, сказал:

— Повезло вам, пацаны. Мы уйдем в июле и вы останетесь со Студнем, он спокойный и совершенно адекватный «шакал», не то что этот отшибленный танкист. Жизнь сахаром покажется.

Я до конца не понимал всю важность ситуации. По большей части Вера напрягал лишь «фазанов» и несколько раз, будучи начкаром, спасал наше бедственное положение от бесчинств Кесаря. Один я столкнулся с переписью статей, которые так и не удосужился переписать, а Вере голова болела уже не об этом. С другой стороны, я прекрасно понимал, что рано или поздно мы тоже станем «фазанами», а как оно пойдёт с новым ротным, было загадкой.