Ольга Рыкова - Я объявляю Джихад…

Мужчина, прыгая на одной ноге, надел второй носок, впрыгнул в туфли и выскочил из квартиры как ошпаренный, хлопнув тяжелой дверью.

Сделав глубокий глоток свежего воздуха, мужчина, стоявший на улице д'Альже, достал из кармана брюк пачку сигарет и закурил. С последнего этажа доносились угрожающие вопли, и полетел на проезжую часть мужской пиджак.

— Ах да, пиджак забыл, блин.

Мужчина ловким прыжком подхватил летящий пиджак, мимо него секунд через пять пронеслась машина.

— Надо прогуляться, — не глядя на окно, из которого кричала голая женщина, сказал сам себе мужчина, все прохожие смотрели на неё.

Он шел решительным шагом, куря на ходу.

Полетт! Как же она меня достала, с самого детства она была неврастеничкой. Что ей вообще от меня надо? Ей что, любовников не хватает? Как же ее ненаглядный шейх из Арабских Эмиратов, который ей снимает дорогущую квартиру в центре Парижа? Раз в месяц его посещения ее вполне устраивают, можно в другие дни пользоваться другими игрушками. А кто игрушка — я или она. В нашем случае, скорее, ей был я. Она мучила меня с самого детства, когда я еще был мальчиком и не вполне хорошо разговаривал на ее языке. Она в первый же день нашего знакомства на очередном кастинге, куда привела ее мать-наркоманка, закатила мне истерику, когда на ее вопрос: «Кто красивее — я или вон та девочка?» — я честно ответил, что та! Она действительно мне больше понравилась, она была ниже ростом и брюнетка с грустными зелеными глазами, мне такие и сейчас больше нравятся, чем идеальной красоты Полетт. В свои двадцать девять лет она выглядела грациозной ланью с огромными, на пол-лица, синими глазами… Он вспомнил, как она, маленькой субтильной девочкой с прозрачной кожей, через которую, казалось, можно увидеть ее насквозь, получила внушительную оплеуху от своей мамаши, когда не прошла пробы моделей на какой-то показ. Она упала на пол и заплакала. Я подал ей руку, чтобы она встала, с тех пор и началась наша странная дружба. Мать, которая с раннего детства ее использовала, чтобы заработать на дозу, и в прошлом которая тоже имела отношение к этому бизнесу, слава богу, уже лет восемь, как умерла. Оставив Полетт навсегда истеричной девочкой, пристрастившейся к транквилизаторам и страдающей анорексией.

Француз, думающий на русском языке, на ходу прикуривая сигарету, вышел на улицу Сент-Оноре.

«Сегодня вечером надо ехать к Луи, туда нельзя ехать одному, надо взять с собой кого-нибудь. С тех пор как выяснилось, что у Дидье рак, он сам не свой. Мне на него больно смотреть. Надо взять кого-нибудь для поддержки». Подходя к улице Камбон, он вспомнил про Аннет, она его всегда выручала в таких ситуациях, может, и сегодня выручит? С надеждой он решительно повернул направо и вышел на нужную одну из самых дорогих улиц в мире. На узкой улице, вдоль которой были припаркованы автомобили, было не очень многолюдно. Там и тут мелькали в витринах логотипы дорогих брендов. Думая, как начать с Аннет разговор, ведь они после их последней встречи не виделись полгода, он подошел к светло-пастельному четырехэтажному старинному дому с резными барельефами, остановившись с другой стороны улицы и глядя на приоткрытый рот лепной девы над цифрами тридцать один, начал проигрывать предстоящий разговор. Снова закурив, он заметил невысокую, но хорошо сложенную девушку с упругой задницей в черном брючном костюме, в светло-бежевых лаковых туфлях и с небольшой бежевой сумкой на ярко-золотой цепочке через плечо. Она, как завороженная, смотрела на витрину, в которой на золотом манекене было надето ярко-красное платье. Вроде она уже стояла, когда он подошел.

Хоть бы Аннет была на работе!

Так, он придумал речь, выкинул окурок и двинулся к входу, девушка стояла, как оцепеневшая. Замедляя шаг и поравнявшись с ней, он повернул голову направо, чтобы посмотреть на ее лицо. Четко выраженный профиль с подтянутым подбородком, небольшим совершенно прямым носом с кончиком, по-детски чуть задранным вверх. Совершенно ровная спина, можно было подумать, что на ней под пиджаком корсет. Высокая грудь второго размера — это он мог определить сходу, ему такие нравились. На правой руке, придерживающей сумку, не было обручального кольца. Лицо ее было чересчур бледным без грамма косметики.

«Парижанка», — подумал он про себя и, сам не зная, почему, заговорил с ней.

Девушка ответила не сразу, пришлось повторять дважды:

— Бонжур.

— Бонжур, — ответила она, рассеянно улыбнувшись, повернув ко мне лицо.

«Лет тридцать, ну, может, чуть больше», — мгновенно оценил он. Игриво широко открытые зелено-карие глаза весело засверкали на солнце, любопытно разглядывая меня, она сняла сумку с плеча и взяла ее перед собой в обе руки.

— Почему вы не входите внутрь?

По-мальчишески открытая улыбка сползла с ее лица. Она сосредоточилась, будто что-то вспоминала.

— Я есть немного шмотреть, — ответила она мне погодя.

«А, туристка, ну конечно, в праздник тут можно увидеть только туристов», — подумал я.

— Откуда вы?

— Из России.

О, русская, прикольно, у него в голове начал рождаться совершенно безумный план.

Утром я пошла прогуляться одна. Даша сказала, что ей неохота.

— Мам, фиников купишь?

— Ага.

Выйдя на улицу, я посмотрела на наше окно с открытыми деревянными ставнями. И зачем тут ставни? Свет и так не проникает, хотя в номере светло, странно. Дома напротив стояли очень близко. Я посмотрела на вывеску «Хоттель» по соседству с нами. Информации об этой гостинице в интернете не было, когда я планировала нашу поездку.

На улице не было ни дуновения. Солнце уже припекало. Надо было намазать солнцезащитный крем. Я всегда возила его с собой, независимо куда я ехала. Я им и в Мурманске пользуюсь. У меня очень светочувствительная кожа, и на солнце я моментально покрываюсь пигментными пятнами. Я натянула на нос бейсболку и надела черные очки. В свой первый день приезда, выходя из нашего переулка, я свернула направо, повинуясь всем земным законам, распространяющимся на правшей. Там я нашла пару вполне уютных кафе, ну, по моим меркам — я не особо привередливая, главное, чтобы было вкусно и дешево. Вдоль улиц тянулись маленькие магазинчики со всякой всячиной, многие из которых были закрыты рольставнями.

«Так, куда сегодня пойти? — выйдя из темноты переулка на свет, подумала я, уставясь на витрину магазина одежды. — Надо будет зайти сюда на обратном пути», — и пошла в сторону метро. Куплю сначала фиников, а там посмотрю. Буквально через несколько шагов я оказалась около пленительно манящей ароматами бакалейной лавки напротив метро. Пирожные, маленькие, большие, с заварным кремом, со сливочным, макаруны, круассаны, багеты… Самый любимый запах на Земле — запах свежеиспеченного хлеба. Я стояла в полном оцепенении перед холодильником со стеклянной витриной. Шоколадные конфеты, я такие привозила маме из Реймса, они божественно вкусные, из чего их делают, я не знаю, но они и есть «манна небесная». Коробка — шестьдесят евро, дороговато, кто их тут покупает? Это ж целое состояние! Хотя Азат сказал, что они не бедные. Постояв немного и поразмыслив о пользе и вреде углеводов, я купила самое красивое пирожное за двенадцать евро и начала его быстро засовывать себе в рот прямо там же. Повернувшись лицом к метро, я увидела обратную сторону палатки Далиля. Она стояла за газетным киоском ближе к перекрестку, около неё было припарковано несколько скутеров. Ткань на навесе была недвижима, оттуда слышалась темпераментная арабская и французская речь. «Азат работает сегодня утром», — подумав, я метнулась, вытирая лицо рукой, через дорогу и наткнулась на молодую (наверно) арабскую женщину с коляской и большим пакетом в руке. «О, коляска — как у нас зонтик», — пронеслось у меня в голове, и я поспешила на пряный аромат специй.