Хилари Мантел - Перемена климата

— Называй вещи своими именами, — потребовала Эми. — Сандра не просто подружка твоего сына, она его любовница.

— Я это знаю. Но не могу бросить пятно на репутацию фонда, поскольку скандал наверняка скажется на объеме привлекаемых нами средств. Если денег станет меньше, это будет означать, что нам придется отказывать в помощи тем, кто в ней нуждается.

— Ты женат на Анне или на своем фонде?

— О чем ты, Эми? Я не понимаю.

Разумеется, он все понимал, но пытался выиграть время на размышления; конечно, думал он, никто не посмеет обвинить его в том, что он принадлежит к людям, которые любят человечество в целом, но не питают любви ни к одному конкретному человеку. Возможно, он и вправду тяготеет к такому отношению, наверняка так и есть, но он старается исправляться; он любит Эми, которую столь приятно любить, любит своих детей и Сандру Гласс, любит Анну, с которой ужиться сложно. Вряд ли найдется на планете человек, полюбить которого труднее, чем полюбить Мелани, но даже здесь он старается себя преодолеть. Он изучает любовь, как научную дисциплину. Нельзя допустить, — его мысли свернули в другую сторону, — нельзя допустить, чтобы Мелани отправили в клинику для душевнобольных, ибо очевидно, что девушка вполне здорова, лишь умело притворяется. Да, она, быть может, туповата и склонна к саморазрушению, однако ведет себя совершенно разумно, когда не находится под воздействием очередных таблеток, прикупленных на улице, не надышалась очередного стеклоочистителя или горючей жидкости. Если ей поставят диагноз «шизофрения» или признают психопаткой, это будет означать конец всех надежд; с тем же успехом ее можно похоронить заживо. Но он не может взять и забрать ее из больницы, думал Ральф, не может отвезти ее обратно в Ред-хаус, потому что Анны в доме больше нет; а если он предложит отвезти ее в Лондон, передать опеку Ричарду и остальному персоналу, она удерет через несколько часов, они ведь не смогут держать ее под замком, у них нет на это никаких прав.

Ральф поднял голову. С кухни пахло свежей выпечкой: деньги требовались постоянно, и ничто на свете не могло заставить Эми отступить от привычного расписания дел.

— Знаешь, Ральф, если ты намерен расстаться со мной, то придумай, пожалуйста, достойную причину. — Ее голос дрогнул. Она положила руку на затылок, провела пальцами по своим длинным волосам, позволила тем рассыпаться по плечам. — Ты объявился по весне, когда мне было одиноко. Я прожила в одиночестве много лет. С тех пор как Эндрю Гласс ушел из этого дома, когда Сандре было два годика, я не пускала мужчин на порог, если могла это сделать. Но ты пришел, ты был добрым и ласковым, Ральф, ты был очень добр ко мне.

Он кивнул.

— Не следовало мне так себя вести. Я поздно спохватился.

— Так что ищи достойную причину. Нечего рассусоливать по поводу каких-то там газет. Ну, попадешь ты в новости — и что с того? Скажи, что любишь свою жену. Приведи осмысленную причину. Скажи, что любишь жену и детей и должен их оберегать.

— Анна сказала, что никогда не простит меня. Она хочет, чтобы я съехал из дома.

— Вполне ожидаемо.

— Но она сказала, что сама тоже уедет, как только все устроит. Тогда я смогу вернуться в свой дом. А что касается детей… Я просто не знаю, как быть.

«Я потеряю их в любом случае, — думал он. — Не имеет значения, кто где будет жить, под чью опеку передадут наших ребят. Я их потеряю. Я научил их отличать добро от зла, научил различать дурное и правильное и делать правильный выбор. Они усвоили мои уроки, но педагога презирают. Ибо я совершил то, что никак, при всем желании, не назовешь правильным. Я совершил дурной поступок. И не просто дурной, а откровенно глупый».

— Ты спрашиваешь, люблю ли я Анну? Это неправильный вопрос. Дело не в любви, тут много чего понамешано. Мы с нею сошлись, будучи детьми, если не по возрасту, то по образу мыслей. Заключили союз против целого мира. Это нас объединяло…

— Бла-бла-бла. Не нужно снова пересказывать мне эту историю. — Лицо Эми было бледным и сосредоточенным; Ральфу почудилось, что в ее глазах промелькнула жалость. — Я все запомнила с первого раза, не повторяйся. — Она подошла ближе, встала за его спиной. — Послушай, Ральф. Если взглянуть на жизнь любого человека, взглянуть изнутри, глазами того, кто ее проживает, ты увидишь сплошную череду поражений. Потеря за потерей, утрата за утратой. Все запоминают свои ошибки. Но как насчет тех сотен и тысяч правильных поступков? Ты потерял ребенка. И думаешь об этом каждый день. А почему не думаешь о детях, которых сохранил?

— Никто мне раньше такого не говорил.

Эми отступила к очагу, положила руки на каминную полку, как бы намереваясь обнять дурацкие ходики.

— Скажи мне вот что. Когда ты уверял, что любишь меня, ты лгал?

Судя по бесстрастному тону, каким был задан этот вопрос, она была готова к любому ответу.

— Нет. Нет, я тебе не лгал.

Эми облегченно выдохнула.

— Наш мир жесток, Ральф. Очень, очень жесток. — Она снова подошла ближе. Ее светлые глаза были ясны до прозрачности. — Бери куртку, милый. Тебе пора.

— Ты не знаешь, где Сандра и Джулиан?

Эми улыбнулась.

— Когда я видела их в последний раз, они сидели под изгородью, как бродяжки, и лопали смородину.

— Они должны вернуться домой. К тебе. Ну, или к нам.

— У Сандры есть ключи от квартиры в Уэллсе. Она там убирается. Думаю, владелец сдаст эту квартирку задешево до следующего туристического сезона.

— Разве они могут себе позволить снимать квартиру? Даже дешево?

— Господь им поможет. — Эми снова скривила губы в улыбке и на мгновение живо напомнила Ральфу Анну. — Или не поможет. Я прослежу, чтобы им хватило средств на зиму.

Она отвернулась, встала вполоборота. Ральф прочитал по ее лицу приближение зимы. На пороге он услышал:

— Ральф, ты уверен, что не хочешь забрать эти старые часы?

— Некуда поставить, — ответил он. «У меня нет дома, — подумалось ему, — впредь буду умнее, стану таскать дом с собой, как улитка». — Увидимся, Эми.

Снова дождливая ночь, на смену которой пришел ясный и ветреный день. На дорогах образовались огромные лужи, на поверхности которых дробился солнечный свет, слепя водителей ранних автобусов. При свете солнца окрестный пейзаж разительно преобразился, деревья словно покрылись свежей листвой, даже сухостой и столбы заборов будто норовили прорасти новой жизнью.

В десять утра Анна возвратилась в Ред-хаус. Вставила ключ в замок. Подумала: наступит ли время, когда ей больше не придется этого делать?

Ей вспомнилось, как она пыталась продать этот дом, всего пару лет назад. Всегда казалось, что дом не имеет собственного центра, что в нем нет комнаты, из которой ты повелевала бы всеми прочими помещениями. Звуки путешествовали по дому своим маршрутом — с чердака телефон внизу был слышен отчетливо, зато в соседних комнатах звонок было вовсе не различить. Вдобавок дом устанавливал особые правила проживания. Время от времени кто-либо из детей приглашал приятеля или подругу переночевать, не ставя в известность Анну. Она так и не обзавелась привычкой шарить по комнатам и кладовым в поисках беглецов и чужаков; дом жил своей жизнью, нравилось ей это или нет, соглашалась она или нет. Случалось, утром звонили обеспокоенные, раздраженные родители маленьких гостей. Анна обычно отвечала: «Да, ваш ребенок здесь, можете его забрать. За постель и завтрак я денег не возьму». А затем, не слушая квохтанье на том конце провода, вешала трубку. Пережитое за многие годы нисколько не приучило ее к состраданию. Да она и не стремилась сострадать.