Хилари Мантел - Перемена климата

Пускай она отсутствовала недолго, дом уже успел приобрести черты заброшенности. На могучей вешалке в холле висела паутина, практически в центре которой восседал, аккуратно сложив лапы, маленький бурый паучок. В раковине высилась груда грязных тарелок и чашек. Котел давно остыл.

— Кит, почему ты не следила за домом? Неужели это так сложно? — Анна не скрывала своего раздражения.

— Это все, что тебя заботит? Чтобы порядок был?

Ребекка плакала; Робин пребывал в растерянности; Джулиан не показывался на глаза. Кит демонстрировала враждебность. Услышала — наверняка от Дэниела, — что Ральф ездил в Блэкни и пытался помириться.

Дочь оперлась ладонью о кухонную стену, ее глаза метали молнии.

— Как нужно себя вести, мама? — требовательно спросила она. — Ну, помимо того, что признать свою вину и попросить прощения?

Анна грустно посмотрела на нее.

— Ты ничего не понимаешь, Кит.

— На богатый опыт я и не претендую. Просто рассуждаю о принципах.

Ральф и его дочь, подумалось ей; оба озабочены моралью, оба склонны обобщать все на свете. Ее саму на протяжении жизни обстоятельства вынуждали уделять первостепенное внимание сиюминутному, частному, будь то красивый стежок или правильно составленная фраза, верно подобранные слова. Она привыкла считать, что жизнь определяется именно мелочами, именно деталями. Еще в детстве усвоила, что детали важны для Бога: иначе нельзя и надеяться Его умилостивить.

— О, Кит. — Анна устало опустилась на кухонный стул. — Не сваришь мне кофе, а? С горячим молоком, если можно.

Воинственность во взгляде Кит померкла. Послушная, уверенная в себе, деловая, ее дочь взялась за работу: от стола к холодильнику, от холодильника к плите.

— Почему нужно прощать? — спросила Анна.

Не глядя на мать, Кит ответила:

— Потому что иначе ты убьешь себя.

Анна кивнула. Она догадывалась — нет, знала, — что такое возможно. Уже ощущала себя исхудавшей настолько, что ее ноги, казалось, едва касаются земли, ибо массы тела было недостаточно, чтобы ходить нормально. В последнее время в нее не лезла даже вдовья еда, даже скромная яичница. Этим утром ощутила внутри, прямо под сердцем, обширную пустоту.

— Я всегда думала, что перед прощением должно быть раскаяние.

Кит сняла ковшик с плиты, осторожно перелила молоко в чашку.

— Что, по-твоему, папа должен сделать?

— Дело не только в нем, Кит. Понимаешь, я никогда никого не прощала. У меня нет практики. Я не знаю, как это делается.

Анна поднесла ладонь ко рту, словно ловя норовящий вырваться наружу секрет. («Ты заболела?» — спросила Кит. «Нет, что ты», — ответила она.) Все лето напролет она чувствовала, как приближается, неотвратимо приближается к просветлению. Но, быть может, не существует слов, чтобы описать это ощущение; его возможно передать лишь символами, намеками, обиняками. Впрочем, жизнь всегда такая, всегда такой была: нечто большее, чем кажется с первого взгляда. В безопасности таится угроза. В слезах неизменно прячется что-то забавное, что-то смешное. В мгновениях доброты и веселья скрывается поступь убийцы у дверей.

«Год за годом, — думала Анна, — я занимала это пространство. Сидела за этим столом, составляла списки покупок, писала письма, читала газеты, а некая часть меня, мое подсознание, инстинктивно следила за признаками близящегося распада: улавливала, как тяжело вздыхают трубы, как капает из кранов вода, как скрежещут полуисправные домашние приборы, как скрипит под ногами старый пол. Угольная пыль, мышиный помет, овощные очистки, счета за газ, записки из школы, обрыдлые обязанности, надоевшие до тошноты, но исполняемые по всем правилам. Год за годом я жила в этом доме, окна которого плотно закрыты из-за холода, и чего-то ждала. Нет, ждала кого-то. Того, кто никогда не вернется, того, кто никогда не придет домой».

Ральф приехал в Ред-хаус забрать свои вещи. Он предполагал, что переберется к Эмме. Анна заявила, что дом ей не нужен, но, разумеется, когда успокоится, она поймет, что дом ей необходим, а его обязанность — обеспечивать жену и детей средствами к существованию. Размышляя о возможных последствиях расставания — плата за аренду жилья, алименты, необходимость разделить банковский счет, относительная бедность, с которой им обоим придется смириться, — Ральф вдруг осознал, что его мысли незаметно отклонились в сторону и что он теперь обдумывает собственную этическую ущербность. Это было для него гораздо проще, ибо он привык мыслить абстракциями. Как и большинство людей, пожалуй, сказал он себе. Мы купаемся в чувстве вины, в стыде, но, едва речь заходит о практических мерах, принимаемся звонить адвокату. Неудивительно, что на услуги этой публики всегда есть спрос.

Он поднялся в спальню, сложил часть вещей. Анна сказала, что хочет обойтись без затяжных прощаний — именно так она выразилась, — но разве возможно запихнуть прожитую жизнь в два чемодана и больше не возвращаться? Ральф все равно попробовал, но быстро понял бессмысленность этой затеи, сел на кровать и спрятал лицо в ладонях.

Он надеялся, что Анна вот сейчас войдет в комнату. Глупо, конечно. И что она увидит, если войдет? Ничего такого, что подняло бы ей настроение. Ты уже губил свою семью… минули годы — и ты погубил ее снова. Да уж, отличная карьера, горько сетовал он, лучше не придумаешь.

Наверное, стоит оставить одежду, забрать вместо нее бумаги. Нужно разобрать письменный стол… Ральф сознавал, что Анна где-то в доме, ощущал ее присутствие. Но она старательно уклонялась от встречи, избегала появляться там, где в данный момент находился он.

В кабинете он уселся на деревянный табурет с вращающимся сиденьем. Посмотрел на свое фото, сделанное на крыльце дома на Флауэр-стрит. Протянул руку, положил снимок на столешницу тыльной стороной вверх. Это последнее, что может понадобиться Анне; вообще не следовало выставлять фотографию напоказ, дети принялись задавать ненужные вопросы. Ральф посмотрел на фото родителей, прямо в незрячие отцовские и материнские глаза оттенка сепии. Боже, как изменилось с возрастом лицо отца. Как раздулась плоть, как словно усохли черты. Его ждет то же самое? Не исключено, разумеется; когда отца фотографировали, он был немногим старше Ральфа нынешнего. «Я упорно следую его примеру, — думал он, — прибавил два дюйма в талии, читаю в очках, ношу рубашки, узкие в вороте, и регулярно извлекаю из шкафа старые пиджаки. Я непригоден к новой жизни, но, как ни крути, мне придется, похоже, к ней привыкать.

Интересно, захочет ли Анна посмотреть, как я уезжаю? Может, она ждет от меня какого-то поступка, какого-то знака? Но как догадаться, что это должен быть за знак? Она сказала, что не желает меня видеть; надо уважать ее чувства, не желает — так не увидит, нечего фантазировать.