Владимир Минач - Избранное

Добросердечный, ясноглазый юноша делал первые самостоятельные шаги в разгар классовой борьбы [84] В начале 20-х гг., в период революционной ситуации в Чехословакии. и в этой борьбе прожил всю свою жизнь.

Неудивительно, что у него было много врагов. В первую очередь и неизменно это была буржуазия всех мастей и прослоек, во всех своих социальных и культурных проявлениях. Но среди этих мастей выделялась черно-коричневая: фашизм.

Зоркая проницательность молодого Новомеского ныне воспринимается как пророчество; он многое знал уже тогда, когда другие еще ничего не подозревали. В 1931 году он писал: «То, что демократии Брианов, Вандервельде, Мюллеров и Бенешей сотворили за зелеными женевскими столами, будут использовать на фронтах последней империалистической войны фашизмы гитлеров…» У капиталистического мира были другие пугала: безработица и большевизм; куда более чудовищный ужас ему еще и не снился. «В истории еще не отмечалось более суровых переходных периодов, чем предстоящие годы, которые будут политы кровью и слезами. Избежать их нельзя, но можно сделать их менее продолжительными». Избежать их нельзя: это страшное, трагическое знание. Несмотря на это, Новомеский пытался сделать невозможное, предотвратить «ненавистнейший исторический отрезок времени», он был всюду, где велась борьба с фашизмом, был одним из первых и передовых в Европе. Отчаянным голосом он кричал слепым и глухим ко всему людям, погрязшим в собственных бедах и несчастьях: бога ради, ведь это не ряженые; это истинная чума и настоящая смерть. «Уже не один год смешное перестало быть смешным. Практика фашизма возвела клоунаду в степень государственной и философской мудрости». Он был из тех коммунистов, которые не с рождения были закаленными; он должен был закалиться. Он превозмогал мягкосердие аналитическим разумом и бескомпромиссностью, если дело касалось выводов познания. Выводы были более чем неутешительны; но ведь с ним рядом были коммунисты, у него был Советский Союз. В статье «Умиротворенная Словакия» он констатирует, что многие представители интеллигенции ищут защиты у Советского Союза. Я позволю себе привести здесь довольно длинную цитату, уж очень она хороша и точна: «В такой направленности жизни (т. е. к Советскому Союзу. — В. М. ) в конечном счете нет ничего неестественного. Она является единственным выходом. Не принимать ее могут только самоубийцы, не считая небольшого числа профессиональных негодяев, строящих свое благополучие и свою карьеру на беззастенчивом подавлении и грабеже и на том смертоносном тлене, который все еще — как ни странно — зовется жизнью».

Советский Союз как единственно возможный выход для чехословацкой государственности, для трудящихся Чехии и Словакии и для их культуры — это было кредо всей жизни и политическая практика на протяжении всей жизни коммуниста Ладислава Новомеского. Если кто-то говорил о нем нечто иное, — а ведь говорили нечто иное, — то это была всего лишь узколобая бессовестная ложь.

Ибо этот «мягкий» человек был прямо-таки беспощаден к себе, если дело касалось убеждений: не потому, что уверовал, а потому, что познал. Мы гордимся поэтом и политиком, коммунистом и журналистом, интернационалистом и словаком, который в борьбе против фашизма перерос границы Словакии и Чехословакии: это личность подлинно мирового значения.

Я уже упоминал принцип чистоты как основополагающий внутренний принцип деятельности и жизни Новомеского. Именно этот принцип обусловливал его отношение к ведущим представителям лагеря буржуазии, к ее преторианской гвардии, к политикам, публицистам и деятелям культуры. Он учитывал тончайшие оттенки и время, в которое выступает; но если дело касалось убеждений, идеи, социальной несправедливости, он был неумолим. Он развеивал в прах лживые орнаменты, сотканные из фальшивейших и вконец скомпрометированных слов, за которыми, как за каменной стеной, мещанин прятал свое хищное мурло. Он сравнивал такие слова, как демократия, свобода, гуманизм, братство с ужасающим обликом социальной реальности, разоблачал практику эксплуатации, конкретные формы правления буржуазии: прекрасные слова тонули в море людского страдания, крови и смертей. Социальная документация, составленная давистами и особенно им, Новомеским, сегодня производит еще более потрясающее впечатление, чем в пору своего возникновения, когда факты социальной действительности были столь неприкрыты и обыденны, что люди к ним притерпелись. Во всех крупных битвах чехословацкого пролетариата мы находим Новомеского в качестве организатора и наблюдательного журналиста и в качестве поэта, внимающего горестям мира. О нем можно бы сказать, перефразируя известные слова: он и класс — одно целое. Знание, которое он черпает из открытой конфронтации между буржуазией и пролетариатом, не просто подтверждение теории, а символ веры: он никогда ничего не забудет, никогда ничего не простит паразитическому классу. И не простил.

Необходимо отметить, что он справедливо распределял удары как по представителям официальной власти, так и по представителям оппозиции, по корифеям чешской и словацкой буржуазии, по бонзам социал-демократии и либеральным прогрессистам. Годжа и Славик, Прейсс и Батя, Глинка и Разус, Пероутка и Сидор — кто их всех сочтет?

Задолго до открытого наступления словацкого фашизма он безошибочно определил его подлинную суть: «Глинковский (национализм. — В. М. ) мы предельно ясно видим возле корыт, в которых замешивается что-то вроде среднеевропейского реакционного католического государства».

Но и разусовские евангелики ничуть не лучше: «Национализм сельской верхушки? Национальный энтузиазм картежных завсегдатаев местных трактиров? Его хватает только на то, чтобы донести на несчастную учительницу-чешку, что она не усвоила новые правила словацкого правописания — и лишь в самом лучшем случае добиться какой-нибудь табачной лицензии!»

А либеральные прогрессисты? Эти всегда вели себя согласно известному речению — Фигаро здесь, Фигаро там. Если в период кризиса они подписали какой-то протест вместе с левыми, то уже в середине тридцатых годов отмежевались от «большевиков» из страха перед фашистами. Они умоляли фашистов не путать правоверных демократов с ярыми большевиками, когда придут ночи длинных ножей. Пресловутый Фердинанд Пероутка заклинает сначала дать четкое определение понятию «большевизм», а уж потом приступать к ликвидации. «Чего рассчитывают добиться господа демократы своими требованиями, чтобы фашисты отличали демократов от коммунистов?» — спрашивает Новомеский. И его суровый ответ был трагически подтвержден историей: «Ничего! Разве что другой надписи на могиле».