Владимир Минач - Избранное

Мой доклад поставили в числе первых. Даже будь я скромнейшим из скромных, все равно я не мог бы скрыть, что успех был полный. Сперва я волновался, но потом взял себя в руки. Я анализировал конкретные случаи, особенно штефанский. Классовый враг переходит в открытое наступление. И мы должны ответить энергично, ударом на удар. Наш долг разбить классового врага наголову. Необходимо изолировать его, а потом ликвидировать постепенно. Никакая средняя линия здесь не поможет. Коллективизация — это беспощадная война. Мы должны уничтожить частника как класс. Мое выступление прозвучало энергично и нашло, на мой взгляд, сочувственный отклик. Товарищ К., сидевший в президиуме, в обеденный перерыв подошел ко мне, похлопал по плечу. Хорошо, хорошо, продолжайте в том же духе. Нам нужны такие инициативные работники. Я рассказал ему о товарище О. Он лишь удивленно поднял брови. Ну и что ж? Старое уходит, уступая место победной молодости. Это закон жизни, ничего больше. Товарищ К. разговаривал со мной совсем неофициально, сердечно. Я почувствовал, что многие мне завидуют. И откуда именно в тот момент возникла у меня мысль об Эдо? Откуда она взялась? Ведь в последние дни я думал о нем меньше. Я даже надеялся, что мне удастся забыть об этой неприятности. И вот тут-то передо мной снова возник Эдо, непобедимо живой, но в глазах у него стоял страх. И что-то шепнуло мне: ты должен решиться, должен, должен, если в тебе еще жива искра совести, если ты настоящий коммунист, а не трусливый мещанин. И я решился. Я сказал К. о своей встрече с Эдо. И он мгновенно потух.

Прищурил глаза и строго оглядел меня. Не строго — испытующе, пожалуй, и — я боюсь даже писать об этом — несколько подозрительно. Что у меня с ним общего? Я объяснил, что мы с Эдо были пленниками одного лагеря. Что это был человек, который привел меня к революции. «Ах, так, — многозначительно заметил товарищ К. и повторил: — Ах, к революции… — И добавил: — Это весьма любопытно, молодой человек». И пригласил заглянуть к нему дня через два. Тогда, мол, поговорим об этом обстоятельно. И все смотрел на меня, недоверчиво и подозрительно. Все заметили, что между нами что-то произошло. А догадки и намеки распространяются с неимоверной быстротой! Может, кто-нибудь подслушал наш разговор? Но сразу же после него я быстро почувствовал, как все отшатнулись от меня, будто я в чем-то провинился. Будто я прокаженный. И зачем только я рассказал ему об Эдо? Или все-таки это был единственно возможный и правильный поступок?

Вечер я провел с Элой. Она мне сообщила, что все в порядке и регистрация состоится через день. Разрешение на переезд в наш город, безусловно, она получит беспрепятственно. Ехать к нам — охотников немного. Я хотел было рассказать ей об истории с Эдо. Но потом раздумал. Стоит ли впутывать женщину в эти сложные дела?

Весь день с Элой. Уж и не помню, сколько лет у меня не было такого свободного дня. Мы занялись приобретением мелочей. Готовили заявление на получение ссуды для молодоженов. Это веселое занятие, меня только волновала мысль о завтрашнем разговоре с товарищем К. И потом — непривычно бродить просто так, без работы. К вечеру из-за всего этого я чувствовал себя разбитым.

Хмурое утро, тучки. Долгое ожидание перед дверьми приемной товарища К. Тоска. Откуда? Очевидно, влияет общая атмосфера канцелярии. То и дело снуют деловые люди — их лица полны значения и тайны. И ты не можешь проникнуть в действо, которое разыгрывается у тебя на глазах. Тут каждый взгляд многозначителен, любой звонок телефона может оказаться решающим. И хотя ты изо всех сил стараешься убедить себя, что все происходящее вокруг не имеет к твоему делу ни малейшего отношения, любой стук двери, мимолетно брошенный взгляд вновь наполняют тебя напряжением. Хуже, чем у зубного врача. Очевидно, в моей приемной люди чувствуют себя так же неуютно. Надо проверить и постараться изменить положение. Только что тут менять? Создать атмосферу полного доверия. Чтоб никому не было страшно и тоскливо. Чтобы почти не приходилось тебя ждать. Все это в моих силах — и я это сделаю. Если мне еще позволят что-либо делать. Ибо теперь меня положили на лопатки. И это уже было всем известно.

Для канцелярских я теперь один из просителей. Именно потому, что они считали, что я должен испытывать священный трепет и страх перед ними, он и вселился в меня. Чем дольше я ждал, тем томительнее было ожидание. Я принялся расхаживать по коридору. Закурил. Ничего не помогало. Когда же наконец товарищ К. меня принял, я был совершенно измочален. Он стоял у окна, а я — в дверях. Он вздохнул, как вздыхаем мы перед исполнением тяжелой и неприятной обязанности.

— Так что ж, присядем, молодой человек?! — предложил товарищ К. Мы присели. Он занял свое рабочее место. Между делом заглянул в бумаги. Мне знакома эта привычка — я сам, прежде чем начать разговор, заглядываю в бумаги, разложенные на столе, хотя бумаги эти порой вовсе не относятся к предмету, о котором пойдет речь. Потом он начал разговор… как говорится, памятный разговор, — во всяком случае, для меня он останется памятным. Подробностей я не запомнил, но главного не забыл. Все это время я находился в состоянии крайнего напряжения, весьма напоминавшего состояние человека на допросе. По существу это и был допрос. Я отчетливо помню, что мне потребовалось собрать все силы для того, чтобы дать правильные ответы. То есть так, чтобы выйти сухим из воды. Я понимаю, не вполне тактично этим словом определять характер беседы двух партийных работников, но если я хочу быть честным перед самим собой, то об этом нельзя умолчать; больше всего я боялся «влипнуть».

Например:

Товарищ К.: Блестящая афера. И ты в ней замешан.

Я: То есть как это замешан? Он — мой бывший товарищ.

Товарищ К.: Хорош товарищ. Я изучил его дело. Агент.

Я: То есть даже и не товарищ. Просто сидели вместе. Он воспитал меня.

Товарищ К.: Прекрасно! Так, значит, воспитал… Великолепно. Он его воспитал! В своих понятиях, разумеется. Представляю, какая каша у тебя в голове!

Я: В общем-то я неправильно выразился. Он не то чтоб до конца меня воспитал…

Товарищ К.: Так воспитал или не воспитал?..

Я: В целом — нет. Я бы сказал, он привлек меня, он разбудил во мне склонность к революции.

Товарищ К.: Чего же лучше! Разбудил склонность к революции. И кто — именно он!

Я: Я имею в виду… не в прямом смысле.

И дальше все в том же духе. Нельзя сказать, что я хоть косвенно причинял Эдо какое-нибудь зло. Вопрос его виновности был решен и не подлежал обсуждению. Об Эдо речь не шла вообще, речь шла обо мне. Речь шла о том, поверит мне товарищ К. или нет. Я твердо знал, что сейчас на чашу весов положены моя судьба, будущее, работа, жизнь. И еще я сознавал совершенно ясно: товарищ К. поверит мне лишь в том случае, если я уверую в его веру. Он верил в виновность Эдо. Я хотел, чтобы он мне поверил, и поэтому обязательно должен был поверить в виновность Эдо. Не притворяться, что веришь, а верить действительно. Товарищ К. предоставил мне такую возможность. Он неожиданно сменил строгость следователя на строгость почти отцовскую. Я еще молод. У меня впереди будущее. Ему было бы жаль, если бы я на самом деле был замешан в этой истории. Он долго говорил о целях врага — это была небольшая речь. Любую нашу слабость враг мгновенно чувствует. Осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Родную мать и ту хорошо бы проверить. Бешеная атака империалистов, последний злобный предательский удар. И нет ничего более важного в жизни, чем судьба революции. Всех огорчает измена в наших рядах. Она ни для кого не редкость, разоблачать ее нужно ради успеха революции. И баста. Точка. Никакие отношения не могут отменить неумолимость революционной справедливости. Речь не об отдельных личностях. Речь об общем деле. Необходимо проверить наши ряды. И выступить единым фронтом. Не останавливаясь. Не колеблясь. Лишь тот верный слуга революции, кто не оглядываясь шествует с нею вперед. Вот так — и только так. С этим я согласился. Не мог не согласиться. Не останавливаться, не колебаться, не коситься ни вправо, ни влево, смотреть лишь вперед. Сомкнуть ряды, заполнить пустующие места. Эдо — лишь пустующее место, которое необходимо заполнить. Он выпал из наших рядов. Он мертв для меня. Его уже нет и не будет. Он вычеркнут из списков. Прошлое мертво, да здравствует будущее! Я не могу себе позволить выпасть из рядов, я не хочу, чтоб мое место пустовало. Я хочу шагать в первых рядах бойцов. Я не буду смотреть ни вправо, ни влево, а только вперед. Это — веление революции.