Владимир Минач - Избранное

Под окном скрипнула калитка. Или ей показалось? Нет, сейчас и шаги слышны. Это он. Она знает его шаги, они как будто угрожают всем и всему. Открывает двери. Может, и сегодня у нас будет ад кромешный. Позавчера она слышала крики лишь в полусне. Как это бывает, когда дома ад? Да уж, конечно, ничего хорошего. Можно чуточку приоткрыть дверь. Тогда будет слышно. Она и боялась этого и знала, что все-таки приоткроет дверь. Гела сделала только маленькую щелочку и осталась стоять у дверей. Через щель была видна распахнутая кухонная дверь, свет из кухни освещал темный коридор. Она подумала, что надо бы надеть тапочки, а то простудишься. Но сообразила, что сейчас самое важное — узнать всё. Она отчетливо слышала каждое слово, представляла себе, как отец пьет кофе, а мама в ночной рубашке стоит у газовой плиты.

— Как зверь, — сказала мама.

А он ответил:

— Давай теперь, ори.

И мама:

— И буду орать.

А он:

— Ори громче, но можешь и по морде схлопотать.

— Герой, — сказала мама. Гела представила, как мама стоит там, сложив руки на груди, и, хоть вся трясется от холода и страха, все-таки говорит насмешливо и вызывающе. — Всему свету расскажу, какой ты герой.

— Много ты понимаешь, — сказал он.

— Врун, — сказала мама. — Всех за нос водишь. Строишь из себя бог знает что, а сам всего-навсего пьяная скотина.

— Осади, — сказал он.

Теперь это уже выглядело опасным. Гела очень хотела, чтобы мама перестала. Но знала, что мама этого не сделает. Что делать, как устранить опасность? Она могла бы помолиться, бабушка учила ее, когда она была совсем маленькая, ангел мой — страж, да только это наверняка не поможет, да и молитву эту она уже не помнит.

И мама повторила:

— Зверь.

Он загремел стулом. Наверное, встал.

— Ну-ка повтори, — сказал он.

Она видела, как в освещенный прямоугольник продвинулась тень. Это тень от маминой головы. Она ясно видела накрученные волосы. Мама наверняка отступает к двери, боится. Гела зашептала: не говори больше ни слова, мама, иди ко мне, мамочка. Я уже не хочу знать, что такое ад.

Но мама закричала:

— Зверюга. На весь свет об этом кричать буду.

Мамина тень удлинилась. Закачалась. Послышался звук. Он ее бьет. Вот он, кромешный ад. Потом она увидела маму в дверном проеме. Она была не в ночной рубашке, а в халате. На голове — бигуди. На ногах только один тапок, второй, наверное, потеряла. Она так кричала, что ничего нельзя было разобрать. А сейчас уже было видно и его. Он еще раз ударил маму. Волосы падали ему на лоб. Мама кричала и отступала перед ним. Но потом уже некуда было отступать, и она оперлась о стену. И тут он еще раз ударил ее. Мама закричала, в этот раз можно было разобрать:

— Убей меня, бандит. Зверь дикий. — А потом нагнулась и плюнула ему в лицо.

Он вытерся рукавом и сказал:

— Курва.

И опять замахнулся, собираясь ее ударить. Мама застонала.

И тогда Гела закричала:

— Мама, мама, я здесь.

Как будто это могло помочь маме. Удар обрушился. Мама падала медленно, медленно, опиралась спиной о стену и медленно падала. Гела открыла дверь и выбежала в коридор. Встав на колени, она обняла маму за голову.

— Мама, мама, мамочка.

Мама открыла глаза. Хлопнула входная дверь. Наверно, он ушел.

— Мама, мамочка, я здесь.

Мама села. Из уголка ее губ текла кровь.

— Он у меня это еще попомнит, — сказала мама. Потом наклонилась и выплюнула кровь на пол. Было непонятно, как это мама плюет на пол, ведь она была такая чистюля. На полу Гела увидела зуб.

— Он мне выбил зуб, — сказала мама. — За это он мне заплатит.

— Иди спать, — сказала ей мама. А потом вдруг добавила: — Нет, подожди. Одевайся.

Она с трудом, держась за стену, встала и направилась в ванную. Геленка осталась в коридоре одна. Зачем ей одеваться среди ночи? Ведь ночью все спят. Утром надо идти в школу. Да и что надевать?

Она вошла в детскую. Этот дурачок все спит, сопит себе, посапывает. А лицо, как мячик. Ей вдруг стало жалко его, ведь и он несчастный, только еще не знает об этом. Мы несчастные дети. Я буду лучше о нем заботиться, раз и он несчастный. Она почувствовала к брату то, что ощущала когда-то, давно-давно, когда он был совсем маленьким и она возила его в коляске. Мой маленький братик. Не бойся, мой маленький, я буду заботиться о тебе.

Мама заглянула в комнату и спросила:

— Ты что тут стоишь?

— Я не знаю, что надеть.

— Что хочешь, — сказала мама. — Юбку и кофту.

— Сейчас бы коминарки в самый раз были, — сказала Гела.

— Отстань ты со своими коминарками, — сердито сказала мама. Она прошла по комнате к постельке Каролко и наклонилась над ней.

Постояв около нее минутку, она с жалостью вздохнула и разбудила Каролко. Он заплакал. Сначала мама уговаривала его, а потом сердито схватила за руку и стянула одеяло. Пока она одевала Каролко, он все ревел. Потом мама сама пошла одеваться и оставила их одних. Каролко перестал плакать, он знал, что перед Гелой плакать бесполезно. Он только всхлипывал, стоя посреди комнаты со сжатыми кулачками. Она уже не жалела его, обыкновенный капризный дурачок, его можно жалеть, лишь пока он спит.

— Прекрати, — сказала она по-взрослому. — С ума сойти можно.

Каролко все всхлипывал.

— Я не хочу.

— Чего ты не хочешь?

— Не хочу прекращать, — канючил Каролко.

Она пожала плечами.

— Дурак ты и больше ничего.

Потом пришла мама и подняла Каролко на руки. Он был толстый и тяжелый. И очень любил, когда его носили на руках, хоть ему уже четыре исполнилось. Он сразу перестал хныкать.

Перед калиткой они остановились. Гела набралась храбрости и спросила у мамы:

— Куда мы идем?

— На кудыкину гору, — сказала мама недовольно.

Луна плыла среди облаков. В саду пахло яблоками. В окнах у Кралички горел свет. Гела еще никогда не была на улице так поздно. Улица была совсем другая, таинственная. На стройке нового дома что-то грохотало. Геле было немножечко страшно, она хотела, чтобы мама взяла ее за руку. Но сама она за нее не схватилась, нет, навязываться она никому не станет. Почему мама так неласкова с ней? Ведь Гела ни в чем не виновата. У Кралички погас свет. Наверняка она зажигала его только для того, чтобы сказать мужу, что у Шуянов опять ад кромешный. У нас и правда был ад. Теперь мы уходим. Куда мы идем? Мама все еще в нерешительности стояла у калитки.

Потом сказала:

— Пойдем на вокзал.

— Ночь уже, — сказала Гела. — Разве поезда ходят ночью?

— Отстань ты со своими вопросами, — сказала мама.

— Я хочу на вокзал, — сказал Каролко.

Каролко очень любил поезда. Он целыми часами торчал на насыпи и смотрел, как формируют составы. Ему хорошо, он ничего не понимает. Он не знает, что мы несчастные дети.

Мама сделала первый шаг. Геле приходилось торопиться, мама шла очень быстро. Почему она так спешит? Ведь сейчас наверняка никакие поезда не ходят. Да и куда им ехать на поезде? Поездом можно добраться только до бабушки. Но у бабушки нет денег. Что им у нее делать? Она там даже в школу не могла бы ходить, у них школа маленькая, только два класса. И книги она не взяла. Ей никуда нельзя уезжать, утром надо в школу. Гела хотела напомнить об этом маме, но та очень спешила. Гела должна была почти бежать. Она наступала на мамину тень, которая то удлинялась, то быстро укорачивалась, то почти исчезала, а потом снова появлялась перед мамой. Было интересно шагать по маминой тени. Но мама сказала: