Владимир Минач - Избранное

Она села за уроки, с тайной мыслью: если она будет хорошая, то все будет хорошо. Все будет опять так же, как когда-то. Ей казалось, что эта ее мысль должна непременно осуществиться. Ведь если она будет очень хорошая, послушная и вежливая, только справедливо, если с ней ничего не случится. Это значит, что ничего не развалится. И он больше не будет кричать на маму и бить ее. Она взяла сумку, положила деньги в маленький кошелек — мама купила ей его, когда Гела начала сама ходить в магазин — как следует закрыла дверь и положила ключ в сумку. Вот и хорошо, что он пришел и забрал с собой Каролко, можно хотя бы одной пройтись по улице, не часто ей это удается, всегда за ней тащится этот глупый мешок Каролко. Геле хотелось попрыгать и поразмахивать сумкой, но она шла чинно, помня о слове, которое себе дала. Она даже поздоровалась с Краличкой. Потом пошла к Каткиному дому, можно зайти на минуточку, на покупки еще есть время. Но Гела подумала, что если она откажется от удовольствия, это будет еще одна ее заслуга. На лугу, за стройкой, ребята играли в футбол. Она постояла только минутку. Ох, эти мальчишки — целыми днями играют, никакой пользы от них. Она чувствовала себя выше и взрослее. Ничего они о жизни не знают, им бы только играть. Наверняка никогда не чувствовали себя несчастными. На остановке стоял автобус. Он вот-вот должен был тронуться. Еще успею, подумала Гела. Она обошла автобус, сделала еще один шаг и в последний момент увидела, как на нее что-то надвигается. Она не успела даже вскрикнуть. Только подумала: ой, мамочка, папочка. И все сжимала в руке сумку, как будто от этого все зависело.

Шофер грузовика сразу затормозил.

Когда Геленку вытащили из-под машины, она все еще держала сумку в руке.

Он нес под мышкой коробку, в коробке был паровозик. Каролко поднимался на цыпочки и шел гордый, потому что рядом был отец. А тот чувствовал в руке маленькую ручку Каролко, тоненькую и такую нежную. Он опустил глаза: белые волосики были шелковистее шелка. У него сжалось сердце — что с ними будет? Что будет с Каролко, с ним? Нет, с Каролко ничего не должно случиться. Ничего, или он разнесет весь свет. Он покорится, если нужно будет покориться, простит ей все, если нужно будет прощать — но только с Каролко ничего не должно произойти. Конечно, с Геленкой тоже. Правда, Гела уже большая, совсем барышня. Вот поднимет якорь, уедет, и никто ей не будет нужен. Гелена самостоятельная, умная, за нее нечего опасаться. Даже если бы они развелись, она бы, наверно, не мучалась, не любит она его в последнее время. Конечно, есть на то причины, вот и последний раз, не надо было так срываться. Да разве сдержишься с этой дурищей, ишь, курву из себя изображает. В ее-то годы. Ей скоро сорок, да, точно, они поженились летом, восемнадцать лет назад, как раз перед восстанием. А какая была милая девушка, робкая и — красивая. И вот через восемнадцать лет вздумалось потаскушку из себя строить. Я до сих пор не жила, я сейчас хочу жить. Знаю я, что это значит, когда женщина хочет жить. Ты испортил мне жизнь. Все растащил, меня пустил по миру. Еще что скажешь? Еще: любви я с тобой не испробовала. Любви! Не испробовала — как будто это валерианка! Как будто любовь можно вызвать нажатием кнопки, нажмешь — и весь дом наполнится любовью. Как будто любовь можно пустить, как воду из крана. Или она есть, или нет ее. Что мне делать, если ее нет? Кровью, что ли, харкать? Все равно не поможет. В таких случаях ничего не помогает. В наше время можно спокойно и без любви жить, прилично и спокойно, нечего выдумывать бог знает что. Дуреха, выдумала себе что-то и все вокруг себя рушит как сумасшедшая.

Каролко споткнулся, и он крепче ухватил его.

— Хочешь на руки?

— Нет, — сказал Каролко гордо. — Я не устал. — Хотя личико покраснело от напряжения. Глаза у него были большие и голубые-голубые.

— Конечно, — согласился отец. — Мы же мужчины.

— Я хочу быть таким же большим, как ты.

— Ничего, будешь.

— А когда я стану такой же большой?

— Вот съешь побольше каши!

— Не хочу кашу! Почему кашу?

— Это так говорится. А каша полезная.

— Я и в садике кашу не ем. Не хочу кашу! Каша не полезная.

— Ты у нас все знаешь.

— Не полезная, никогда не буду есть кашу. Никогда, никогда.

— Ну и не вырастешь.

— Нет, вырасту. И буду такой же большой, как ты. Еще больше. Как деревья.

— Опять ты споришь?

— А потом я буду солдатом. Когда вырасту.

— Ты же хотел быть машинистом?

— Да, но они всегда грязные. Им надо часто умываться. А я не хочу все время умываться. Поэтому я буду солдатом. Как ты. Генералом.

— Я не генерал.

— Нет, генерал. Я и в садике сказал, что ты генерал. И я буду самый главный генерал. И буду ходить с красным пистолетом.

— Ну, это другое дело, — сказал отец. — Красный пистолет — это дело.

Около них, завывая, проехала скорая. Каролко остановился и заткнул уши. Он так и стоял с заткнутыми ушами, даже после того, как машина проехала.

— Она уже проехала, — сказал ему отец. — Не бойся, генерал.

— Я не боюсь, — сказал Каролко. — Но она так визжала. Она что, больная, раз так визжит?

— Это скорая помощь, — сказал отец. — Она должна торопиться. Поэтому и гудит, чтобы все перед ней расступились.

— Почему, чтобы все перед ней расступились?

— Потому что она везет раненого.

— А кого ранили?

— Не знаю, сынок. Помолчи хоть минутку.

Раненый — это тот, из кого течет кровь. Дедушка размозжил себе колено, рубил дрова и размозжил колено. Он пришел с корзинкой за дровами, сколько ему тогда было — десять, двенадцать! А дедушка сидел на колоде, и из колена у него текла кровь. Отец перевязал ему ногу веревкой, чтобы тот не истек кровью. Потом колено обвязали разорванной наволочкой, и она сразу пропиталась кровью. С тех пор дедушка хромал. Жалко денег на докторов, сказал дед, я уж как-нибудь дохромаю до смерти. Какая неправдоподобно старая история. И он был ранен, сквозное ранение легких, чистое, безо всяких осложнений. Лежал в больнице, хорошие были времена. Потом больницу эвакуировали, а его отвезли к дедушке. Он лежал, как крот, в сене, а дедушка носил ему сигареты. Только не подожги себя, а то как свечка сгоришь. И это тоже было неправдоподобно давно. Ему тогда повезло, да, собственно, если задуматься, ему всегда здорово везло. До определенного момента, когда вдруг все пошло наперекосяк. Как будто зацепили его крючком и тащат на прицепе. Никогда он не станет генералом. До полковника и то разве что чудом дотянет. Вечный майор. Все меня обошли. Какие-то неопытные сопляки уже подполковники. А я все торчу на одном месте, как старый ненужный шкаф, все его обходят, пока он не перекочует к старьевщику. Кандидат в пенсионеры. А ведь ему нет и пятидесяти. Когда это случилось, как же его так согнули? Не припомнит он такого момента, да его, наверное, и не было. Просто все остановилось. Счастье его покинуло. Он не изменился — это времена изменились. А может, не счастье его покинуло, просто было нужно какое-то другое счастье. Ведь он старался, учился, не хотел отставать от младших, хотел двигаться вперед, но все происходило, как в плохом сне, он постоянно топтался на одном месте. А теперь еще и это, эта дурища может всем испортить жизнь.