Захария Станку - Безумный лес

Страна, как огромный усмиренный зверь, зализывала раны, после чего, по всем признакам, наступило затишье. Мне показалось, что затишье наступило и в городке, затерявшемся в бескрайней равнине Делиормана, в том городке, где я жил и где по нескольку раз в день и по нескольку рая в ночь проходил мимо бронзовой статуи генерала Манту.

Войска убрались с улиц, и солдат, как прежде, заставили заниматься строевой подготовкой на поросших редкой и жесткой травой берегах реки Веде. Не стало видно и жандармов. Профессор Митридат Велинский покинул город тайком, и долгое время о нем не было ни слуху ни духу, хотя семена ненависти, посеянные им, запали в души горожан. Только время могло показать, суждено ли им было взойти и принести свои ядовитые плоды. Адамян и остальные юнцы, ставшие верными последователями профессора, продолжали встречаться друг с другом и на виду, и тайно от всех. Обычным местом их явных встреч была «Тирольская кондитерская» господина Синатры.

Торговцы пооткрывали свои лавки и вновь, как прежде, томились в ожидании покупателей. Вновь открылась и наша гимназия. Устав от бесконечной беготни и пустословия, учителя возвратились на свои кафедры. Некоторое время они еще переругивались между собой в учительской и в кофейнях. Ссорились. Но в конце концов помирились. Прекратил свое существование «Голос Рушанцев». Фельетонно-публицистическим талантам Гарофеску и Тимона уже негде было проявлять себя. Директриса Дезидерия Гэзару, которая щеголяла теперь разодетая по последней моде, призвала учителей готовиться к празднику окончания учебного года. Учитель Туртулэ выбрал нескольких учеников поумнее и нескольких учениц посмазливее — среди последних оказалась и Валентина — и, вспомнив четыре-пять спектаклей, которые ему довелось еще студентом посмотреть в Бухаресте, решил поставить пьесу «Светает» Захарии Бырсана. Адамяну он посоветовал выучить наизусть одно-два патриотических стихотворения, а Искру Мэтрэгунэ поручил выступить с анекдотами. Сам Туртулэ должен был открыть праздник лекцией на тему «Лирика в румынской литературе». Албуриу взял на себя оформление зала и сцены.

— Но уж постарайтесь вложить весь свой талант, — приказала директриса.

— Постараюсь, мадемуазель, вложу весь свой талант.

Подонок Лэптурел еще два-три раза наезжал в город на автомобиле. Заявился с инспекцией в примэрию. Посетил гимназию. Заглянул и в ремесленное училище. И в этом училище Лэптурел, тот самый лодырь Лэптурел, который по-настоящему и грамоты не знал, не дал себе труда выучиться хотя бы какому-нибудь ремеслу, произнес цветистую речь, где напомнил ученикам, что «ремесло — это золотой браслет». Ремесленники, одетые в старые, заношенные и залатанные блузы, молчали. Зато учителя, аплодируя, отбили себе все ладони.

— Пожалуйста, господин Лэптурел, передайте его превосходительству господину министру Стэникэ Паляку, что мы всем сердцем голосовали за него.

— Попробовали бы вы не проголосовать за дядюшку Стэникэ! — возмутился Лэптурел. — Узнали бы, где раки зимуют!

Один из учителей, обучавший ремесленников грамматике, поспешил исправить положение:

— Отличная… Отличная шутка!.. Сразу видно, что господин Лэптурел, как и мы, выходец из народа.

Я наткнулся на Лэптурела в центре города возле статуи генерала Манту. Глаза его заблестели.

— Ты мне нравишься, слышишь? Еще с зимы. Зайдем в кондитерскую, я угощаю.

— Не могу, спешное дело.

— Спешное дело? Какое у тебя может быть спешное дело? Собак гонять можно и потом, голоштанник.

Подонок схватил меня за руку и затащил в кондитерскую Синатры. Теперь он уже не стал спрашивать, чего я хочу. Заказал пахлаву.

— Угощайся, голоштанник. Они сладкие и очень сытные.

Я съел одну штуку. Лэптурел проглотил пять. Выпили бутылку апельсинового сока.

Закурили. Принялись разглядывать прохожих. Лэптурел провожал взглядом местных красавиц. И вдруг принялся исповедоваться:

— Собираюсь жениться, парень. Женюсь, слышь ты. Хватит с меня холостяцкой жизни. Пора жениться.

— Невеста из здешних мест?

— Как бы не так! Местные нищенки не для меня.

— Тогда откуда она?

— Из Кымпины. Дочь нефтепромышленника. И к тому же единственная у родителей.

В моем причудливом воображении слово Кымпина вызвало вдруг картину всей Проховской долины. Леса вышек. Нефтеналивные цистерны. Нефтеочистительные заводы. Мне почудилось, что даже пропитанная медом пахлава, что лежала передо мной, ничуть меня не соблазняя, пахнет мазутом. Отогнав эти видения, я спросил:

— И сколько у него вышек?

— Двенадцать пока что. Со временем… Со временем от моих вышек народятся новые.

Я не был сентиментальным. Меня трудно было растрогать, но тут мною вдруг овладела жалость, жалость глупая, дурацкая — и все-таки жалость. Разочарованно оттопырив губу, я спросил:

— И зачем тебе торопиться? А вдруг привалит невеста с двадцатью четырьмя вышками? Или даже с сорока восемью? Что для такого бесценного молодца, как ты, двенадцать вышек? Всего-навсего двенадцать вышек!..

— Ты прав, голоштанник, но я совершил бы непростительную глупость, если бы согласился ждать дольше.

— Почему? Убей меня бог, если я понимаю, почему.

Лэптурел огляделся вокруг, не подслушивает ли кто, прежде чем сделать одно важное признание. И сказал шепотом:

— Хоть мы и трезвоним на всю страну о своем прочном положении, дела у нас, парень, плохи. Из рук вон. Правительство неустойчиво. Уже шатается. Рабочие готовятся к новым забастовкам. Финансы на исходе. Кризис… Дядюшка министр говорит, что к Новому году наша власть кончится.

— Ладно, предположим, что дела обстоят так, как ты сказал. Но неужели Стэникэ Паляку не принимает своих мер? Неужели после такой долгой и жестокой борьбы он удовлетворится лишь несколькими месяцами власти? Только начал привыкать — и на тебе.

— Об этом, голоштанник, не может быть и речи! Дядюшка министр уже сейчас ведет тайные переговоры с Михалаке. Как только правительство падет, мы тотчас со всей организацией переходим к цэрэнистам.

— Что же, господин Паляку считает, что к власти придут цэрэнисты?

— Надо же и им отвалить кус. Нельзя же вечно держать их в оппозиции.

— Значит, я все-таки прав. Тебе нечего торопиться с женитьбой.

— На первый взгляд ты, конечно, прав. А на деле нет. И вот почему: может случиться, что цэрэнисты не сдержат слова. Такое уже бывало. Возьмут да и надуют дядюшку министра, не включат в свое правительство. С чем тогда останусь я? С журавлем в небе, вместо синицы в руках? Нет уж, парень. И не подумаю. Лучше женюсь теперь. Двенадцать вышек — это как-никак двенадцать вышек!

Лэптурел заплатил по счету. Мы вышли из кондитерской в уличную суету.