Захария Станку - Безумный лес

— Господин министр желает, чтобы из-под вашей кисти вышел шедевр. Он большой ценитель искусства.

Прошло немного времени, и напротив пивной Джувелки на Дунайском проспекте в одну ночь было установлено панно высотой в десять и шириной около шести метров. С панно улыбался сам его превосходительство министр Стэникэ Паляку. Опершись одной рукою на стол, другой он приветствовал крестьян и горожан, взиравших на него как на господа бога, с мольбой простирая к нему длани. На столе были разложены толстенные пачки денег. Справа от господина министра теснилось стадо здоровенных быков пьятра-нямецкой породы — с цепями на рогах, они ждали своих хозяев. Каба пририсовал быкам человечьи глаза, светившиеся лукавством и затаенной радостью. Серебряные морды быков сияли счастливыми улыбками. По другую сторону от министра выстроились в ряд плуги и бороны, жатки и сеялки, веялки и молотилки. В нижней части панно большими золотыми буквами по шелковисто-зеленому фону было выведено:

Народу-то, народу! Толпа такая, словно показывают невесть какую диковинку. Многое видел Руши-де-Веде, но такого еще не бывало.

— У Паляку реклама похлеще, чем у Миелу Гушэ с его «Ангелом», возносящим на небо души покойников.

— Идея Лэптурела.

— Кабе, должно быть, хорошо заплатили.

— Где там! Всего-навсего посулили заказать ему роспись церкви в Выртоапе.

— Так ведь эту церковь еще не построили.

— Вот потому-то Паляку и пообещал Кабе роспись.

Какое-то время я находил в себе силы держаться в стороне. Но политический маскарад в Руши-де-Веде был невероятно притягателен. И я попался. Совершенно забросил работу. Зато каждый день следил за столичной прессой и за газетами, выходившими в Турну и в нашем городке. С жадностью проглатывал статьи и памфлеты, репортажи и просто сообщения о митингах.

Теперь в городе на Делиорманской равнине не проходило ни одной публичной сходки, в которой бы я не участвовал. Я уже не жалел о потерянном времени. Много чего перевидал и всякого наслушался. Видел, каким пышным цветом распускалась в устах горожан заведомая ложь. Почувствовал, как растет в душах людей честолюбие и желание возвыситься, жажда власти и стремление к легкой наживе. Убедился также, что редко встречается в людях честь, которую не удалось бы запачкать, принизить или убить клеветой. Был свидетелем того, как рвались старые дружеские связи и на другой же день завязывались новые, исключительно ради корысти. Другими словами, я многое понял, узнал и постарался извлечь из этого кое-какие уроки.

Зараза политиканства распространилась и на студенческую молодежь. В Бухаресте с шумом и треском заявила о своем вступлении в предвыборную борьбу студенческая группа Молоза-Колана-Валиу, принявшая название «Новое поколение». Группа выпустила свой манифест. «До коих пор страной будут править старые бесчестные политиканы, погрязшие в коррупции и финансовых махинациях? До коих пор молодое поколение будет отстранено от власти и лишено чести вести страну? Час молодежи пробил». Часть студентов покинула университеты и возвратилась в свои родные города.

Макс Синатра, сын венского владельца кондитерской, Кандид Фератос, младший брат мельника, Шербан Петрян — наследник поместья Пароския, Бенедикт Беринду, вместе с которыми неожиданно оказался мой старый приятель Марин Сэрэчилэ из Турну, сын нищих родителей, вдруг снова объявились в городе на Веде. Они распространили среди торговцев и жителей окраинных слободок воззвание студенческой группы Молоз-Колан-Валиу, а как-то ночью обклеили все стены листовками. «Новое поколение» резко выступало против всех старых политических партий. На коммунистов воззвание группы «Нового поколения» обрушивалось особенно подло, призывая стереть их с лица земли всех до единого. В других листовках сообщалось о скором приезде в Руши-де-Веде «для обмена мнениями с истинными румынами» нашумевшего агитатора-националиста профессора Митридата Велинского из Ясс.

Студенты, предводительствуемые Максом Синатрой, не теряли время на пустяки. Они подговорили, подкупили вином и деньгами нескольких мясников с бойни и даже кое-кого из гимназистов — из самых великовозрастных и сильных — и перетащили их на свою сторону. Здоровяк Адамян и близнецы Мэтрэгунэ забросили школу, и их теперь часто можно было видеть в трактирах, публичных домах или на улице. По-приятельски обнявшись с приехавшими студентами, они ходили и распевали:

Вообразив, что одних слов недостаточно, молодые националисты, потомки Рима, однажды ночью перешли к делам: разгромили аптеку. В одну из следующих ночей предприняли попытку сжечь какую-то лавчонку и два ларька с полотном у самого входа на рынок. К счастью, здесь их вовремя заметили полицейские. Пришлось удирать. Полицейские несколько раз выстрелили им вдогонку. Пожарные, оповещенные о случившемся, прибыли на место и затушили огонь. Убытки оказались незначительными. Но в старом обветшалом и пропыленном городке, затерявшемся на плоской Делиорманской равнине, сразу вспыхнула паника. То там, то здесь на улицах возникали драки, гремели револьверные выстрелы. В церкви святой Пятницы среди ночи ударили в набат, как в старину, когда на город налетали грабители-турки. Жители, разбуженные колоколами, затаились. Немного погодя открыли огонь военные патрули, палившие в воздух.

— Ну и времена, господи, ну и времена настали! До чего дошло, все в страхе живут, как в прежние времена.

Моя хозяйка, госпожа Арэпаш, зажгла перед иконами лампадку, перекрестилась и обошла все комнаты — посмотреть, дома ли сыновья. Сыновья были дома и спали глубоким сном, не было только однорукого.

— Ты, Дарие, не знаешь, часом, где сейчас мой Филипаке?

— Откуда мне знать, госпожа Арэпаш? Филипаке мне не докладывается. К тому же я и не видел, когда он ушел.