Захария Станку - Безумный лес

— Говорят, он собирается опубликовать какие-то пикантные фотографии.

— Если раздобудет — обязательно опубликует.

— Когда черт вмешается, всегда так получается.

Однако в последующие дни в старом и пыльном городке, раскинувшемся среди богатой и при всем том убогой долины Делиормана, не произошло ничего из того, что предсказывали длинные языки. Следуя совету отца Лаца из церкви святой Пятницы, обуянный страхом учитель с козлиной бородой ночным поездом поспешил в Бухарест и в ранний утренний час вломился в министерство, прямо к начальнику канцелярии Лэптурелу. Подонок с жаром пожал Тимону руку и тотчас препроводил к министру. Его превосходительство Стэникэ Паляку принял учителя с серьезным видом. Похлопал по плечу. Сделал отеческое внушение. Потом высокомерно заявил:

— Стоит нам только захотеть, господин учитель, и мы сотрем вас в порошок. Мы располагаем против вас убийственными документами. Убийственными.

— Зачем вам губить меня, ваше превосходительство? Я могу быть вам полезным. Я человек талантливый, ценный человек. Вот я весь тут перед вами с повинной головой. Униженно прошу прощения и мира.

— Ну, коли так… Коли так… Стало быть, вы образумились! Браво! Браво, господин учитель! Будем как братья… Как братья…

Министр обнял Тимона, расцеловал, наобещал с три короба и завербовал в свою организацию.

— Теперь, когда вы перешли в нашу партию… мы можем не бояться никого и ничего, господин учитель.

— А как же… Как вы поступите теперь с документами?

— А! Это другое дело. Документы я сохраню. Пусть полежат под замком.

Тимон, радуясь, что дешево отделался, не выдвигал больше никаких претензий. Только вздохнул и возвратился в Руши-де-Веде. Объявил по кофейням, что прекращает выпуск «Топора», вычеркнул свою кандидатуру из списка цэрэнистской партии, и во втором номере «Голоса» вместо обещанных подробностей на тему «Тимон — растлитель несовершеннолетних», горожане с разочарованием прочли исповедь под заголовком: «Почему я борюсь плечом к плечу с г-ном Стэникэ Паляку», за подписью самого Тимона. Одни, прочитав, говорили:

— Все они одного ноля ягода.

Другие обнаруживали более глубокое понимание дела:

— Такова политика. Хочешь чего-нибудь добиться, становись предателем.

У многих в карманах, где прежде гулял ветер, теперь, словно по волшебству, завелись деньги, и деньги немалые — звонкой серебряной монетой или — ничуть не хуже — хрустящими бумажками. Превосходно шли дела у владельцев ресторанов, кофеен и трактиров. Придя веселиться, посетитель желал, чтобы его слух ласкала скрипка, флейта или виолончель. Кое-что перепадало и музыкантам. Однажды, праздно шатаясь по городу, я заглянул и к моему двоюродному брату Жоржу. Он был весел и розовощек. Торговля шла полным ходом. Я забыл старую ссору. Заказал литр вина и велел принести три стакана. Заплатил за все и пригласил выпить Жоржа и Черничику. За выпивкой вспомнили и о дядюшке Тоне. До поцелуев дело не дошло, но помириться мы помирились.

— Послушай, — сказала мне Черничика, — я слышала, на могиле моего свекра кто-то посадил чабрец и гвоздику.

— Наверное, Алина, — ответил я.

Мое недоумение рассеял Жорж.

— Ты не догадываешься? Неужели не догадываешься?

— А о чем я должен догадаться?

— У старого кота была любовница.

— Ты имеешь в виду дядю Тоне?

— А то кого же? Жил он тут с одной. С Кириакицей.

— Я давно уже это знаю. От Мишу.

Мы завели разговор о процветании, которое все более заметно сказывалось на облике города, поговорили и о других харчевнях, расположенных в центре, и, наконец, не стесняясь присутствием Черничики, завели разговор о заведении госпожи Аспазии Гарник. Жорж заявил:

— Дом Гарник — настоящее золотое дно.

Я решил поддразнить братца:

— Уж не хочешь ли и ты открыть такой же дом?

— Не плохо бы.

Черничика нахмурилась.

— Жорж!..

— Деньги не пахнут, дорогая, — ответил мой двоюродный брат. — Если бы деньги пахли, все добро моего тестя пропахло бы брынзой.

— Какой ты грубиян, Жорж. Сразу видно, деревенщина. Мужик он мужик и есть.

— Черничика!..

Пока родственники мило бранились, я поймал себя на том, что думаю о Валентине. Бедняжка! Она еле управлялась с работой! Приходила в школу полумертвая от усталости!.. Я попросил еще литр вина. Заплатил и за эту бутылку, как только ее принесли.

— Пейте с Черничикой, — сказал мой двоюродный брат. — У меня дела.

И Жорж отправился в город. Вскоре он вернулся, неся под мышкой большую, в рамке, фотографию господина министра Стэникэ Паляку. Под фотографией было написано:

Жорж выставил фотографию на видном месте, в витрине. Теперь все прохожие замедляли шаг и таращили глаза. Один даже остановился, покачал головой, вошел в ресторан и сказал моему двоюродному брату:

— Цэрэнисты рассердятся, когда увидят, что вы выставили в своей витрине Паляку. Надо было выставить господина Иона Михалаке. Он — глава цэрэнистской партии. Рядом с господином Ионом Михалаке Стэникэ Паляку — жалкий скупердяй и тухлая брынза.

— Поосторожнее насчет брынзы. Мой тесть…

— Ах, да!.. Я забыл. У меня не было никаких задних мыслей. Прошу прощения.

— Пожалуйста.

— Учтите, господин Жорж, после падения Паляку цэрэнисты доведут вас до банкротства.

Мой братец не испугался. Ответил:

— Дядюшка Ковриг, передайте господину Столожану, что, когда к власти придет цэрэнистская партия, я выставлю портрет господина Михалаке. И даже портрет господина Столожана. А чего вы хотите от меня сейчас? Мой тесть заодно с Паляку. Почти весь город заодно с Паляку. Если я объявлю себя сторонником цэрэнистов, люди господина Паляку слопают меня живьем. И потом — я испорчу отношения со своим тестем. Вы ведь знаете, что идет речь о выдвижении его в сенат — от партии Стэникэ Паляку. А кроме всего, я, как торговец, должен всегда быть на стороне правительства. Всегда, дядя Ковриг, всегда.

Пройдоха Лэптурел заметил как-то нового ангела, висевшего над лавкой Миелу Гушэ. И при взгляде на него у Лэптурела родилась идея. Он вспомнил про Кабу. Вызвал его и заказал плакат.

— У меня сломались очки, — сказал художник. — Вижу смутно, как в тумане. Если вы хотите, чтобы я нарисовал плакат, достаньте мне хорошие очки.

Начальник канцелярии при министре Стэникэ Паляку метался между Бухарестом и Руши-де-Веде, чтобы собственными глазами следить за подготовкой к выборам на местах. Ломал машину за машиной. Без всякого сожаления. Машины были государственные. А государству есть где взять новые, на то оно и государство. Играя судьбами людей, Лэптурел тем более не жалел денег. Теперь он был разодет с головы до пят, словно только что сошел с обложки журнала мод. Карманы его всегда были набиты деньгами. И он осчастливил Кабу — прислал ему очки, холст и краски.