Захария Станку - Безумный лес

Они не закончили своей импровизации — заметили, как Лэптурел схватился за дубинку, собираясь разогнать их. Но тут министр, в голосе которого звучали кротость и смирение, крикнул начальнику канцелярии:

— Оставь их, Лэптурел. Я хочу им подать. Разве ты не обратил внимания? Они сложили песню в мою честь. Отметь для газеты. Это укрепит мою популярность…

Он с веселым видом порылся в кармане и бросил цыганятам пригоршню мелких никелевых монет. Монетки попадали в пыль. Полуголые цыганята бросились искать и собирать их. Ползали на четвереньках. Плевали друг на друга. Ругались. В конце концов перецарапались и подрались.

Эта суматоха продолжалась недолго, но оставила неприятное впечатление. По зову Лэптурела торопливо подбежали двое полицейских. С плетьми в руках. Набросились на попрошаек. Поспешно вывели их со двора и прогнали с глаз долой. Когда все успокоилось, один из цыганят, постарше, тайком прокрался обратно. Забрался на ворота. И запел:

Министр что-то шепнул на ухо Митицэ Быркэ. Адвокат с черным моноклем в глазу откашлялся, прочищая глотку, и взял слово. В своем выступлении он полил грязью одного за другим всех политических деятелей уезда и города, а потом, надсадным голосом, будто имел дело с глухими, излил на Стэникэ Паляку целые потоки елея, превознеся его до небес. Он воздавал хвалу его уму и энергии, восхвалял доброту и щедрость его души. Воскурил фимиам даже его внешности.

— Наш дорогой Стэникэ, наш дядюшка Стэникэ прекраснее, чем античный бог. Прекраснее, чем бог, и могущественнее, чем все боги вместе взятые. Наш дорогой господин Стэникэ…

Его превосходительство господин министр слушал его, опустив очи долу, излучая удовлетворение и скромность. Когда оратор закончил свои цветистые славословия и пустил слезу, Стэникэ Паляку подошел к нему и облобызал. Облобызал он и Олимпие Келу. Дезидерия Гэзару выбралась из толпы, широко расставила для устойчивости ноги и вскинула руки:

— И меня, ваше превосходительство… И меня… Освятите и меня вашим поцелуем.

В Руши-де-Веде я был сам себе голова и мог тратить время, как вздумается. Следовательно, я мог торчать тут сколько влезет, выслушать все, что еще могло быть произнесено, и увидеть все, что могло еще произойти. Но у меня вдруг стало мерзко на душе. Стараясь не попасться на глаза Лэптурелу, я выбрался со двора и ушел.

Город, затерявшийся среди бескрайней Делиорманской равнины, переживал важные дни. Из газет я узнал, что такие же дни переживает вся страна и что выборы не обойдутся без кровопролития. Сильное правительство Ионела Брэтиану намеревалось добиться победы любой ценой. Полицейским было выдано новое оружие и более красивое обмундирование. На улицах и в переулках снова днем и ночью можно было встретить военные патрули. Среди железнодорожных рабочих, кожевников и сапожников, скорняков и портных по ночам тайно производились аресты. Люди Стэникэ Паляку во всеуслышание заявляли в трактирах и кофейнях:

— Брэтиану получил приказ самого короля и королевы во что бы то ни стало добиться на выборах победы.

— А если страна его не захочет?

— Должна захотеть. Не то ей несдобровать.

— Неужели он пойдет на убийства?

— А почему бы нет? У нас это не впервой.

А в остальном… В остальном все шло по-прежнему. Каждое утро солнце всходило и каждый вечер закатывалось снова. Точно так же вела себя и луна. Иногда но ночам я глядел на нее и уже безо всякого усилия отмечал, что лик ее но-прежнему желт и кругл и, как прежде, поразительно похож на лицо Урумы, дочери татарина Селима Решита из Сорга. Ветер, изнуренный и подавленный зноем, подолгу спал в лесной тени. Временами он просыпался, пригонял тучи и обрушивал их на город, гремя громом, полыхая молниями и поливая дождем. Куры по-прежнему рылись во дворах. Купались в лужах утки и гуси. Собаки брехали лениво и предпочитали дремать. Деревья стояли недвижно. Однорукий пьянствовал ночи напролет то с цыганками из слободки, то у моей бывшей невестки Сицы и унтера Буртана. А Деспа… Деспа оставалась такой же мрачной и ожесточенной. И еще больше, чем прежде, старалась отравить мне жизнь.

Среди обитателей Руши-де-Веде, которые испокон веку славились своим сварливым нравом и драчливостью, теперь, в виду приближавшихся выборов, свара и вражда вспыхнула с новой силой. Такая же вражда разгорелась и среди наших гимназических учителей. В душе Туртулэ, который теперь стал мне симпатичен, проснулся вдруг страстный политик, возмечтавший излечить страну от скверны. Он выставил свою кандидатуру в списке группы независимых, которую возглавлял Вергу Банаоайе. Албуриу, молчаливый и застенчивый учитель рисования, решил попытать счастья, занеся себя в список консерваторов, не имевших ни малейшего шанса на успех. Тимон, которого теперь весь город звал козлом, вступил вдруг, ни с того ни с сего, в сговор с несколькими учителями начальных школ и кое с кем из попов и записался в партию цэрэнистов [23] Цэрэнисты — одна из мелкобуржуазных партий старой Румынии, нередко выступавшая с псевдосоциальными демагогическими лозунгами. . Ему вдруг вспомнилось, что он родился на хуторе в Горже, и в первое же воскресенье он явился на митинг в крестьянском одеянии.

— Мы, крестьяне, должны взять власть в свои руки… Мы, которые страдали всегда и страдаем до сих пор, кому бояре так и не дали земли, обещанной в тяжелую годину войны, мы, крестьяне, должны сплотить свои ряды…

В некоторых селах крестьяне слушали его сочувственно. В других швыряли капустными кочерыжками или тухлыми яйцами и, спустив собак, вынуждали к бегству.

Вокруг Туйе, директора гимназии, разыгралось настоящее сражение. Стервец Лэптурел пытался, суля деньги и почести, привлечь его к либералам, в ту самую партию, куда, предав генерала Авереску в обмен на министерский портфель, вступил Стэникэ Паляку. Однако пропойца директор, вопреки ожиданиям, устоял.

— Передайте господину министру Стэникэ Паляку, что я не любитель маскарадов. До сих пор я держался от политики в стороне. Намерен и впредь держаться от нее подальше. От вашей политики меня тошнит. Слышите, сударь? Меня тошнит, когда я вижу, как у нас делается политика. Мы живем в новое время. В новое. А наши политиканы продолжают делать политику по-старому. Демагогические посулы. Обман. Мошенничество…

— Как бы вам не раскаяться, господин Туйе…

— В жизни случается и каяться. В конце концов много ли мне осталось жить? Самое большее, год. А жене моей… Жена моя уже при смерти.